— Как вы думаете, доктор, — спросила она, заметно нервничая, когда до городской заставы оставалось несколько верст, — посмеет ли вдова знаменитого человека выгнать меня? Ведь я тогда устрою скандал!
— Кто знает, — пожал плечами молодой человек. — Вообще-то, в высшем обществе скандалов избегают.
— Я тоже так думаю, — немного успокоившись, сказала Лаура.
— А о каком знаменитом человеке вы изволите говорить? — с хитрецой поинтересовался доктор. — Может быть, он не так уж и знаменит в России?
Неаполитанка тут же попалась на удочку и возмущенно заявила:
— Не знаменит?! Так знайте же, отец моего будущего ребенка — граф Сергей Ростопчин… Сын московского губернатора, того самого, который сжег Москву!
Ближе к вечеру карета остановилась у церкви Святого Людовика Французского на Малой Лубянке, где набожная дама решила помолиться, прежде чем отправиться с визитом к будущей свекрови. Глеб с облегчением вздохнул, когда массивная фигура сеньоры Лауры исчезла в дверях храма.
Путь до Петербурга он проделал в приподнятом, веселом настроении, наслаждаясь одиночеством и захваченными в дорогу книгами. Однако радость его скоро померкла. Небольшой особняк на Каменном острове, где ему предстояло поселиться, оказался уже обитаемым. Когда Глеб вошел в большую неуютную гостиную, где вся мебель была закрыта от пыли чехлами, ему сразу бросилась в глаза черная бархатная шляпа, украшенная искусственной веткой белой сирени. Эта модная и явно очень дорогая шляпа лежала на одном из кресел, поверх смятого чехла. Глеб с недоумением и неудовольствием разглядывал ее. «В доме женщина? Дама? Барышня? Этого еще не хватало!» Не в силах подавить в себе приступ любопытства, он осторожно приподнял шляпу за края и вдохнул аромат дорогих духов — ветка сирени, нарушая все законы ботаники, пахла резедой. В следующий миг он затылком почувствовал чье-то присутствие. Обернувшись, Глеб увидел в дверях Каталину.
— Какого черта! — вскрикнул он вместо приветствия.
Все эти годы граф Семен Андреевич предпринимал разнообразные шаги для примирения детей, но тщетно. Глеб с Каталиной ненавидели друг друга яростно и упорно. В конце концов Обольянинову оставалось только устроить их жизнь так, чтобы они не сталкивались. Задача трудная, если учесть, что оба учились в Париже, а на каникулы возвращались в Геную. И тем не менее последние четыре года они не встречались. Глеб вынужден был признать, что Каталина превратилась в обворожительную красавицу. Высокая, стройная, изумительно сложенная, она стояла неподвижно, словно давая юноше возможность полюбоваться собой. На Каталине было простое белое кашемировое платье, глубоко открывающее пышную грудь, стянутое на тонкой талии черным бархатным поясом. Ее смуглое точеное лицо, обрамленное волнистыми антрацитовыми локонами, загадочно мерцающие черные глаза, пренебрежительная усмешка чуть влажных розовых губ — все это было ему уже знакомо… И в то же время Глеб как будто видел эту девушку впервые.
— Я тоже не в восторге от папенькиной затеи! — Каталина приблизилась к молодому человеку вплотную, взяла у него шляпу и снова швырнула ее в кресло. — Жить с тобой под одной крышей — это кошмар, а изображать перед всеми твою сестру — кошмар в кошмаре!
— Мою сестру?! — Глеб отошел к холодному, затянутому паутиной камину и небрежно оперся на мраморную полку, стараясь скрыть замешательство.
— К вашим услугам, — голосом заводной куклы прочирикала девушка, делая кукольный же, угловатый книксен, — мадемуазель Клодин Роше. Мой брат — доктор Филипп Роше…
— О чем думал твой отец? — раздраженно бросил Глеб. — Неужели рассчитывал, что после стольких ссор мы вдруг проникнемся друг к другу родственными чувствами?
— У меня у самой голова кругом, с того момента как я получила папенькино письмо. Увы, наше с тобой мнимое родство — самая невинная из его затей.
Каталина подошла к палисандровому секретеру, инкрустированному бронзой, — единственному предмету обстановки, с которого был снят чехол. Девушка вынула из верхнего ящичка распечатанное письмо, поморщившись при этом, словно от сильного приступа боли.
— У тебя что, мигрень? — машинально поинтересовался молодой доктор.
— Не беспокойся о моем здоровье, — не поднимая глаз от письма, ответила она. — Я здорова… К сожалению. Иногда думается, что лучше бы мне быть больной, уродливой, никчемной… Тогда отец оставил бы меня в покое и не стал бы вовлекать в свои прожекты… Но слушай, я обязана ввести тебя в курс дела! Начну с нашей с тобой родословной. Как ты понимаешь, мы происходим не из знатного рода. Наш отец служил дворецким у одного влиятельного вельможи и во время революции переехал с ним в Одессу. Прожил там недолго и скончался в тысяча восемьсот тринадцатом году от чумы, оставив детей круглыми сиротами. Вельможа между тем жил уже в Лондоне, а потом вернулся во Францию, едва там восстановилась монархия. И вот, будучи бездетным, он вспомнил о бедных детях своего дворецкого, выписал нас из Одессы, приютил, воспитал, дал прекрасное образование…
— Граф полагает, что этой басни достаточно, чтобы войти в высший петербургский свет? — скептически перебил ее Глеб.
— Нет, отец вовсе так не считает…
— А кто наш знатный благодетель? Это хотя бы известно?
— Виконт Арман де Гранси.
— Что?! Граф не в своем уме! — Молодой человек подбежал к девушке и выхватил письмо из ее рук. — Где это написано?! Да знаешь ли ты, кем мне приходится вдова Армана де Гранси?!
— Знаю! Она твоя кузина. — Каталина наблюдала за ним с невозмутимостью светской дамы. Ее нынешняя сдержанность являла собой такой резкий контраст с былой импульсивностью, что Глеб немного поостыл, сообразив, что на этот раз из них двоих кричит и жестикулирует именно он. — С твоей стороны было безумием открыться ей, живя под чужим именем в Париже. Поэтому отцу пришлось на ходу пересматривать все планы, поэтому ты сейчас здесь, в моем доме, и я так с тобой любезна!
Губы девушки тронула беглая, загадочная улыбка.
Каталина даже улыбалась по-новому, в ней как будто ничего не осталось от прежнего бесенка.
— Ты, дорогой братец, усомнился, что мы попадем в высшее общество. — Она говорила серьезно, но ее глаза смеялись. — Тут есть небольшой секрет. На днях труппа Неаполитанской оперы дает на сцене Императорского театра «Ифигению» Томазо Траэтты. И некая певица должна обворожить своими талантами одного высокопоставленного чиновника.
— При чем тут певица? — недоуменно спросил Глеб.
— Ее сценическое имя Сильвана Казарини…
— Она имеет отношение к нам?
— Сеньора Казарини на самом деле француженка, зовут ее Клодин Роше.
— Ты — певица?! — оторопел юноша.
— Вот уже два года пою на сцене Неаполитанской оперы… — не без гордости призналась Каталина.
— Как же граф это допустил?
— Папенька был в бешенстве, когда узнал. — Девушка взяла у Глеба письмо и снова заперла его в секретере. — Впрочем, он до сих пор не может успокоиться. А чему удивляться? Ведь мой дед был шарманщиком, ходил по дворам и распевал чувствительные песенки… И я совсем не стыжусь этого, никогда не стыдилась.