— Барон фон Лаузаннер, — поклонился господин в сером.
— У вас необычный выговор для немца, — заметил граф Сергей. — Вы, наверное, откуда-то с юга?
— Из Баварии, — быстро нашелся тот, ничем не выказав замешательства.
— Отдыхайте, друг мой, — обернулась виконтесса к Ростопчину, придя на помощь Лаузаннеру. — Дорога была крайне утомительной. Я вас извиню, если вы меня покинете.
Баварский барон приятно улыбнулся. Граф Сергей мгновенно сообразил, что эти двое желают остаться наедине.
— Если бы не гонка, которую вы всем нам задали, дорогая виконтесса, путешествие могло бы стать полезным, приятным и вовсе не таким изнурительным, — ворчал он себе под нос, покидая гостиную.
Осмотрев напоследок комнаты Майтрейи и свои собственные, Елена обернулась к своему спутнику с тяжелым вздохом.
— Теперь я вижу, что совершила огромную ошибку, доверившись вашему вкусу, — подвела она итог, устало опускаясь в кресло в своем будуаре. — Надо было самой написать обойщику и декоратору. Переделывать придется решительно все!
— В качестве декоратора я имел право ошибиться, мадам, — без тени смущения произнес барон, — однако что касается вашего дела, вам не в чем меня упрекнуть.
— Да-да, разумеется, господин Алларзон, — назвала она его настоящую фамилию. — За эти годы вы проделали огромную работу, и я вас щедро за нее вознаградила. Мы ведь продолжим наше сотрудничество, не так ли?
— Всегда к вашим услугам, — поклонился ей мнимый барон.
— Но о делах поговорим после, — предупредила Елена, — я очень устала…
— Отдыхайте, мадам, на вечер я подготовил для вас сюрприз, — загадочно сообщил Алларзон. — Что-то мне подсказывает, что после него вы совсем перестанете на меня гневаться.
— Я уже перестала, — слабо улыбнулась виконтесса. — К чему было поднимать столько шума из-за обстановки, ведь я не рассчитываю задерживаться здесь надолго…
Майтрейи проспала до темноты. Граф Сергей, переодевшись, весь день фланировал по Невскому в надежде встретить кого-нибудь из старых приятелей, но так никого и не встретил. Елене удалось вздремнуть лишь на час, городской шум беспокоил ее, врываясь в открытые по случаю жары окна. Невский был совсем рядом, за углом. Наконец, устав бороться с обманчивой дремотой, она встала, оделась и отправилась будить слуг, которым путешествие также далось нелегко. Впрочем, повар Жескар уже был на ногах и осваивал кухню.
— Сделаю сегодня любимый пирог господина виконта, — с энтузиазмом сообщил он, — с утиными потрохами, трюфелями и черносливом.
Виконт де Гранси не умер для верного Жескара. Каждый день повар готовил его любимые блюда. Правда, хозяин больше не мог критиковать его стряпню, однако Жескар настолько хорошо знал прихоти своего господина, что иной раз сам себе выговаривал: «Ну вот, опять пересолил, дурья башка! Господин виконт этого не любит…»
Поставив всех на ноги и заняв делом, виконтесса вернулась в свои комнаты и подосадовала, что отпустила Алларзона, не найдя в себе сил поговорить с ним о делах, ради которых, собственно, и вернулась в Россию. Она написала ему записку и отправила с посыльным в Гавань. Барон Лаузаннер явился через полтора часа, и не один. На правах близкого знакомого он сразу прошел в будуар, где ожидала Елена.
— А вот и обещанный сюрприз! — торжествующе воскликнул он, вталкивая в дверь впереди себя женщину самого вульгарного вида. То была жалкая, обтрепанная фигура в запятнанном шелковом платье багрового цвета, в помятой шляпке со сломанным павлиньим пером и в ботинках на высоких стоптанных каблуках. В не слишком чистой руке женщина сжимала засаленный зонтик. На ее свинцово-бледном испитом лице горели пятна поддельного румянца, из-под которого выбивался настоящий — зловещие отметины чахотки. Остекленевшие глаза смотрели тупо и покорно, как у животного, ведомого на бойню. «Портовая проститутка», — безошибочно угадала Елена.
Женщина замешкалась, оглядывая сидевшую в кресле виконтессу, роскошную обстановку, шелковые драпировки и вызолоченные тисненые обои, затем неловко поклонилась и спросила низким, хрипловатым голосом:
— Вы меня не узнаете, конечно?
— Признаться, нет, — покачала головой виконтесса. Она была уверена, что никогда раньше не встречала эту падшую женщину лет пятидесяти.
— А ведь я — Маша, — произнесла та с упреком. — Неужели не помните меня, Елена Денисовна? Я жила вместе с вами над табачной лавкой, в Седьмой линии. А потом вы еще ребеночка родили у Зинаиды в Гавани… Так-так и не вспомните меня?
Виконтесса молчала, ошеломленная. Она ясно помнила Машу, тринадцатилетнюю девочку-сироту, худенькую и вечно печальную, подобранную на улице Зинаидой. Однако женщина в шелковом платье и шляпке с павлиньим пером ни одной черточкой не напоминала прежнюю Машу. Вдобавок, уличный разврат вкупе с пьянством и чахоткой страшно состарили ее.
— Понимаю, законных тридцати лет мне не дашь, жизнь меня не пощадила. — Вульгарная особа шевельнула увядшим ртом, словно подслушав мысли виконтессы.
— Годы никого не красят, — проговорила наконец Елена, слегка придя в себя.
— Вам-то они вреда не причинили, а мои годы были один страшней другого…
— Ну, завела шарманку! — грубо оборвал женщину Алларзон. — Я привел тебя сюда вовсе не за тем, чтобы выслушивать вздор. Расскажи-ка лучше то, что мне рассказывала. Ты действительно видела своими глазами, как твоя хозяйка Зинаида на другой день после родов Елены Денисовны вынесла из дома ребенка?
— Видела, как Бог свят! — согласно качнулось павлинье перо на шляпке.
— Как было дело? Рассказывай!
— Она, проклятая, опоила Елену Денисовну сон-травой. Зинаида вечно покупала разные дурные травки у старой ведьмы…
— У Федоры? — с содроганием сердца припомнила Елена.
— У нее у самой, — вздохнув, подтвердила Мария. — Уж сонные-то травки все Зинаидины девчонки на себе испробовали… Как только какая-нибудь заартачится, гость сильно противный заявится, к примеру, так сразу вместо чаю — стакан отвара получает…
— Поближе к делу! — снова остановил ее мнимый барон.
— Когда вы, Елена Денисовна, родили и отдыхали, Зинаида спозаранку спровадила Хавронью в портовую лавку торговать тухлятиной, — женщина опасливо покосилась на сыщика, — а меня с девчонками заперла во флигеле. Не нужны ей были, значит, свидетели. Мне в то утро не спалось, и я стала смотреть в окно. И увидела, что Зинаида вынесла из дома белый полотняный сверток, как раз с младенчика, и выбежала с ним за калитку. Там стоял извозчик, на нем она и уехала. Спешила так, будто за ней черти гнались, даже калитку нараспашку бросила, чего никогда не бывало!
— А с чего ты решила, что ребенок был жив? — прищурился Аларзон.
— Так ведь Зинаида сверточек-то вовсю укачивала! — парировала выпад осмелевшая Мария. — Стала бы она мертвого баюкать, да к груди прижимать, как драгоценность какую? Утащила бы подмышкой, как узел грязного белья!