Зинаида снова улеглась в теплую постель, но вдруг услышала тяжелые мужские шаги на лестнице. Дверь в ее спальню распахнулась, да так резко, что едва не сорвалась с петель. Зинаида вскрикнула и вжалась в стену. На пороге стоял молодой красавец в заснеженном тулупе. Его усы и борода искрились от снега, а глаза излучали горячую радость.
— Наконец-то я тебя нашел! — выпалил он и распахнул объятья: — Ну же, Зинка! Неужто брата не узнаешь?
— Братец?.. — прошептала Зинаида, комкая на груди одеяло. — Афанасий?
— Он самый…
Зинаида даже ущипнула себя, чтобы убедиться в реальности происходящего. Она не видела брата десять лет. Вскоре после того как Афанасия отправили по этапу в Сибирь, кто-то принес родителям весть, что тот умер в дороге, не добравшись до места назначения. Зинаида с детства привыкла думать о брате как о покойнике.
Она спрыгнула с кровати и бросилась к нему на шею.
— Братец, живой! А мамка с батей померли…
— Знаю. Был я там… — Он не стал договаривать.
Зинаида поняла, что брат побывал на тайном старообрядческом кладбище и видел двойную могилу родителей, за которой она тщательно ухаживала.
— Хавронья, ставь самовар! — крикнула она в открытую дверь.
— Да твоя служанка лежит без памяти от страха, — рассмеялся парень.
— Что это она за моду взяла! — рассердилась Зинаида, набрасывая теплый капот поверх рубахи.
Потрясенная воскрешением брата, она совсем забыла о его спутнице, которую видела в окне. А между тем незнакомая гостья быстро привела в чувства Хавронью, и та засуетилась на кухне. Чай и постные пирожки вскоре были на столе. Опомнившись, Афанасий представил сестре свою подопечную:
— Графиня Елена Мещерская.
Девушка смущенно отвела взгляд.
— Ты меня разыгрываешь? — хихикнула Зинаида.
— Ничуть не шучу. Она настоящая графиня, — настаивал Афанасий. — Воскресшая из мертвых, как и я…
Он принялся рассказывать историю Елены, графиня же не проронила ни слова, давая брату с сестрой вдоволь наговориться после долгой разлуки. К. тому же девушка устала с дороги, ее сильно клонило в сон. Заметив состояние гостьи, Зинаида выделила ей маленькую комнатку над самой лавкой. Там никто никогда не жил, и холодная каморка насквозь пропиталась едкими ароматами ваксы, мазута и масел, которыми смазывался скобяной товар. Нынче к ним прибавился еще и запах табака. Другой отдельной комнаты для графини в доме не нашлось. Весь дом Толмачевых состоял из сеней, двух жилых комнат, чулана и кухни, где спала Хавронья. Афанасию постелили на диване в столовой. Впрочем, они с Зинаидой не спали. До самого утра Афанасий рассказывал сестре о каторге, о побеге, о разбойничьей жизни, о том, как снова схватили его в Москве жандармы и посадили в тюрьму. Говорил и о том, как перед приходом французов генерал-губернатор Ростопчин приказал выпустить всех колодников из тюрем и сам держал перед ними патриотическую речь и как они клялись ему, что подожгут Москву…
— Так это ты, Афоня, поджег Москву? — всплеснула руками она. — А я и думать не могла!
Не уловив иронии в словах сестры, он не без гордости заявил:
— Не только поджег, а еще и подстрелил с дюжину французов, а может, более…
Под утро Афанасия наконец сморило, и Зинаида, пожелав ему «доброго сна», прошла на кухню. Там она растолкала Хавронью, приказала ей достать из чулана старые родительские иконы и незаметно для гостей повесить их в комнатах на прежние места. «Хотя бы оттяну время, — твердила она себе, — ведь если Афанасий узнает про мое предательство, он меня убьет…»
Спать Зинаида уже не хотела. Переодевшись, женщина спустилась в лавку и дрожащими непослушными руками принялась выставлять на витрину свежий товар. В ее голове тревожно роились самые горькие мысли. Кто бы мог подумать, что брат воскреснет из мертвых и объявится именно теперь, когда у нее начинается новая жизнь! Где он скитался раньше, когда нужно было защитить ее, одинокую сироту, от ужасных бесконечных пыток мужа? Афанасий, пострадавший за веру, никогда не простит ей отступничества. «Что мне делать? — она кружила по лавке, как загнанный зверь. — Звать на помощь квартального? Чтобы брата снова заковали в кандалы и отправили по этапу?.. Ведь Афанасий убьет меня, ничего слушать не станет!»
В это время шарманка на двери заиграла старинную немецкую мелодию.
— Гутен морген, фрау Зинаида! — приветствовал ее долговязый рыжеусый мужчина в изрядно помятом цилиндре. Это был часовых дел мастер, герр Шмитке, явился он навеселе и потому больше обычного коверкал слова, путая русские с немецкими, и даже вставляя французские. — Какой карош сегодня морген! А у меня дас нихт табак, битте. Вуаля! — Он вывернул карманы брюк, аккуратно залатанные, очевидно, терпеливой женской рукой. После чего вытянул губы дудочкой, приложил к ним палец и доверительно сообщил: — Ни хаврошечки!
— У вас, по-моему, еще и нихт денег по обыкновению. Не так ли, герр Шмитке? — Зинаида еле выдавила улыбку на бледных губах.
— Я-я, абсолютный нихт! — жизнерадостно воскликнул часовщик.
С удивлением наблюдая за своими действиями со стороны, Зинаида щедро насыпала ему полный картуз самого дорогого табаку. Обычно она не кредитовала попрошаек, но герр Шмитке поднял ей настроение в это злосчастное утро. Она знала, что выпивоха часовщик уже почти год сидит без заказов, заложил инструменты и всю мебель в доме, а семья живет на то, что зарабатывает шитьем его чахоточная жена. В другое время лавочница выставила бы этого нищеброда за порог, сейчас же, сама себе дивясь, пожелала герру Шмитке счастливого дня и одарила его ангельской улыбкой. Ошеломленный немец вместо двери едва не вошел в витрину, и вдова заливисто расхохоталась.
Глядя на кульбиты подвыпившего часовщика, Зинаида внезапно придумала, что скажет брату, когда тот проснется. Главное, чтобы тот не пересекся с другими раскольниками.
Елена долго не могла уснуть той ночью. Перед глазами то и дело возникал образ дядюшки Ильи Романовича, нюхающего табак из золотой табакерки. «Тебя нет, Аленушка, — говорит он приторно ласково и гладит ее руку. — И только в моей власти сделать так, чтобы ты снова появилась». Подобие сальной улыбки на его лице было настолько омерзительно, что графиню передергивало всякий раз при этом воспоминании. Ворочаясь с боку на бок на жесткой постели, прислушиваясь к вою мартовской вьюги за слепым от снега окошком, Елена как нельзя лучше сознавала, что дядюшка был прав. Ее действительно нет на белом свете. Восстановить имя, титул, вступить в права наследства отцовским капиталом, отчасти уже разворованным дядей, поможет ей теперь разве что чудо. Письма Сони Ростопчиной к родственникам, влиятельным в Петербурге людям, украдены вместе с деньгами. Теперь судьба ее целиком и полностью зависит от беглого каторжника. Он уже дважды спасал ей жизнь и защищал ее честь. Елена пыталась понять, почему Господь послал ей именно такого заступника, человека старой веры, всеми гонимого? На днях она вспомнила, как отец рассказывал о своем предке, служившем спальником при царе Алексее Михайловиче. «Тишайший» часто страдал бессонницей, и предок их не раз прислуживал царю по ночам, был его собеседником. Как раз в это время осуществлялись реформы патриарха Никона, расколовшие верующих людей на два непримиримых лагеря. Возможно (Елена содрогалась при этой мысли), предок ее был одним из гонителей и палачей старой веры, если оказался так близок царю. Может быть, на их род наложено проклятие? Ведь она, последняя представительница рода, теперь лишена всего… Графиня терзалась мрачными мыслями, пока не уснула.