— Господин пристав, — подозвал он Иллариона, — будьте так любезны, сводите этих девиц для начала в лазарет. Их надо показать доктору Пастухову. А то, знаете, у них всякое бывает… — Он замялся, как бы давая понять, что об этом неприлично говорить в благородном обществе, а потом все-таки пояснил: — Ладно, если сифилис или чахотка — мы к этому уже привыкли. А ведь может быть и черная оспа!

Илларион повел девиц к доктору. Он вошел в кабинет без стука, за что был тут же отчитан седовласым старичком в синих очках.

— Здесь не казарма, черт возьми! — махал на него кулаками доктор. — У меня пациентка, может быть, в неглиже…

У доктора действительно в это время была пациентка. Она сидела на стуле, правда, не в неглиже, а в простеньком ситцевом платьице. Стоило Колошину бросить на нее взгляд, как в тот же миг кровь прилила к его лицу, бешеные молоточки заколотили в висках. То была Елена Мещерская! Она выглядела больной и усталой, ее очень изменили сильная худоба и черные круги под глазами.

Неловко извинившись, Илларион ретировался в коридор. Девицы в открытую посмеивались над ним, но ему было не до них. Он стоял, обливаясь потом и тяжело дыша. Мысли разбегались в разные стороны, как травленые тараканы: «Белозерский сумел-таки засадить ее в тюрьму… Что делать? Если я скажу Савельеву, он вытащит ее отсюда. Пойдет к министру, бросится в ноги… А она расскажет ему, как я хотел ее зарезать. Тогда…» О последствиях страшно было думать. Больше всего в этот миг пристав не хотел расставаться со своей должностью и боялся потерять расположение Савельева.

Илларион твердо решил молчать.

Глава двенадцатая

Каких друзей можно найти, сидя в тюрьме, а каких — потерять. — Испорченная шахматная партия и крайне неудачное свидание

Елена тоже узнала Иллариона, хотя он явился перед нею без бороды и в мундире. Однако эта встреча не произвела на девушку никакого впечатления. «Если он пробрался в тюрьму, чтобы зарезать меня, это даже к лучшему, — решила она. — Наконец, закончатся мои мучения!»

— Вы, голубушка, поменьше расстраивайтесь, — отечески успокаивал ее доктор, после того как отчитал бесцеремонного пристава. — Вот погодите, я вам еще из дома книжек принесу. Читайте, отвлекайтесь и о плохом не думайте. Пожалейте своего ребеночка.

Доктор Пантелеймон Сидорович Пастухов за тридцать лет службы впервые проникся такой жалостью к арестантке. И случилось это вовсе не потому, что Елена была дворянкой и ждала ребенка. Как дворянок, так и беременных арестанток он повидал на своем веку немало, не раз принимал роды в тюремном лазарете… Однако эта девушка выбивалась из общего ряда. Доктор узнал историю ее злоключений от начала и до конца. Он присутствовал во время разговора полковника Гаугвица, привезшего Елену из Павловского дворца, с начальником тюрьмы. Также он слышал от тюремного секретаря, что к Розенгейму явился с визитом чиновник по особым поручениям Челноков, тот самый, что был ограблен со своей спутницей в Павловском лесу. Пострадавший категорически не желал огласки этого дела, потому что его спутницей оказалась жена одного действительного тайного советника, фамилию которого он боялся произнести вслух. Челноков самым недвусмысленным образом поклялся, что не даст делу об ограблении ход. Таких случаев Пантелеймон Сидорович мог припомнить десятки. Люди, арестованные по какому-либо скользкому делу с участием важных персон, ждали расследования месяцами, а то и умирали в тюрьме, не будучи ни разу допрошенными. По-видимому, та же участь была уготована Елене.

— А если я напишу письмо императрице Елизавете Алексеевне? — спрашивала она доктора.

— Оно не дойдет до адресата, — качал головой Пастухов.

— А если передать через вас?

— Это бессмысленная затея, голубушка, — уверял он. — Елизавета Алексеевна не станет действовать наперекор свекрови.

— Кому же тогда писать? — Елена ломала руки в отчаянии.

— Министр полиции Вязьмитинов мог бы разобраться в вашем деле, — в задумчивости произнес доктор, но тут же пожалел об этом. — Да разве к нему подступишься?

— Я все равно напишу! — твердо решила девушка. — А вы уж передайте письмо, голубчик, Христом-Богом вас прошу!

— Эх, Елена Денисовна, — уныло ответил Пастухов, — не сможете вы утаить письма от надзирателей, и среди сокамерниц ваших наверняка есть доносчицы. Уж поверьте моему опыту — и письмо перехватят, и меня под монастырь подведете. А у меня отставка на носу, коли в чем провинюсь — и со службы прогонят, и пенсии лишат.

Доктор Пастухов был теперь для Елены единственным другом на всем белом свете, и, конечно, она не хотела его потерять. Это он принес ей ситцевое платье своей покойной супруги, когда карнавальный наряд нимфы был увезен Челноковым. Тюрьма могла предоставить Елене только каторжный халат из грубой колючей дерюги, стиравшей кожу до крови. Для своей любимицы доктор отобрал из домашней библиотеки сентиментальные романы Августа Лафонтена и Каролины Пихлер, сочтя их самым подходящим чтением для беременной женщины.

— Смиряйтесь, голубушка, и молитесь, — такими словами он всякий раз напутствовал пациентку.

В коридоре Елену ждал надзиратель. Здесь же дожидались своей очереди к доктору две девицы в сопровождении частного пристава. Графиня подняла глаза на Иллариона и посмотрела на него с холодным презрением. Тот отвел взгляд, сам не свой, бледный и напуганный. «Вряд ли он пришел меня убивать», — подумала она.

— Дворяночка! Как ты здесь очутилась? — раздалось у нее за спиной.

Елена обернулась, и в одной из девиц узнала польку Терезу, с которой познакомилась в ту ночь, когда искала Афанасия в Гавани. Она успела только кивнуть в ответ. Надзиратель подтолкнул графиню ко входу в тюремное отделение, и обитая железом дверь тотчас скрыла ее.

— Изверги! Людоеды! — визгливо возмутилась Тереза. — Кого упекли за решетку?! Невинную овечку!

Илларион, опомнившись, впихнул проститутку в кабинет доктора.

Вот уже два месяца Елена жила в общей женской камере для предварительно заключенных. Первые дни она пребывала в полуобморочном оцепеневшем состоянии, на границе между явью и сном. Когда графиня пришла в себя, тюрьма не показалась ей таким уж отвратительным местом. Условия содержания оказались суровые, зато здесь было спокойно, почти скучно. Сокамерницы относились к ней по большей части с сочувствием, надзиратели не придирались и даже старались не грубить. Доктор, как мог, скрашивал ее заключение скромными знаками внимания, а тем паче добрым отношением. К тому же рядом была Тереза. Полька просидела в ожидании суда пять недель, и они успели вдоволь наговориться.

— Ты могла бы передать на волю письмо? — шепнула ей как-то ночью на ухо Елена, убедившись, что все вокруг спят.

— Кому письмо?

— Министру полиции.

Тереза посмотрела на нее как на сумасшедшую.

— Вот дурочка! — беззвучно рассмеялась она. — Да ты, понимаешь ли, по какому делу я прохожу? Меня упекут в Сибирь лет на пять! Ты раньше отсюда выйдешь.