— А что мне делать со следователем, с этим Савельевым? — вспомнил о грубом полицмейстере начальник тюрьмы. — Он-то не так легко поверит этой басне…
— Бросьте! — махнул рукой Пастухов. — Женщина умерла в тюрьме от родов, только-то!
— Он будет носом землю рыть, — вздохнул Розенгейм, — еще, пожалуй, заставит раскопать могилу.
— Ну, тогда пошлите его ко мне, — загадочно улыбнулся доктор, — я с ним как-нибудь разберусь.
Леонтий Генрихович уже понял своим цепким, изворотливым умом, что Пастухов знает об этом деле куда больше, чем кто-либо еще. Он и прежде подозревал, что графиня была очень откровенна со стариком и доверила ему все свои тайны.
— Что же вы намерены предпринять? — спросил молчавший до сих пор священник.
Начальник тюрьмы растер лицо ладонями и с ненавистью взглянул на труп.
— Хороните Грачеву, — он кивнул на Стешу, — как Мещерскую. Что поделать, если тут таких дел нагородили. Важные лица замешаны… Если узнается хоть край правды — полетят наши головы! Я вам, батюшка, советую обо всем этом молчать.
Священник, понимающе мигнув маленькими заплывшими глазками, двинулся к двери. Розенгейм же, подойдя вплотную к доктору, прошипел:
— А вас, Пантелеймон Сидорович, я прошу нынче же подать прошение об уходе на пенсию по состоянию здоровья… Полагаю, вы легко изобретете себе болезнь, если уж научились оживлять мертвецов! А мне тут чудотворцы не нужны!
Когда за ним закрылась дверь, старик тяжело вздохнул, поправляя простыню на покойнице. Гроза, как и обещала Стеша, прошла стороной, но никакой радости он по этому поводу не испытывал.
Из-за родов Елены все в доме пошло вверх дном. Девочки, хотя и клевали носами, не ложились, ожидая развязки. Пользуясь отсутствием Зинаиды, они расхаживали по дому, рассказывая друг дружке страшные истории о вампирах, разбойниках и привидениях. Время от времени посылали на разведку Машу, но та, возвращаясь, всякий раз качала головой: «Пока еще нет…»
Хавронья, не отходившая от роженицы ни на шаг, оказывала Елене множество мелких услуг, но не в силах была облегчить ее страданий. Бедняжка так металась и корчилась в схватках, которые шли теперь почти непрерывно, что ее прекрасные волосы сбились в колтуны. Служанка, следуя древней деревенской традиции, отстригла их ножницами почти под корень, и с приговорками закопала во дворе. Впрочем, Елене это мук не убавило. Только к пяти часам утра графиня Мещерская разродилась девочкой.
Служанка омыла вопящую малютку в теплой воде, вытерла, запеленала и приложила к материнской груди.
— Как назовете-то? — спросила она. Ее потное красное лицо светилось от умиления.
Елена приподняла тяжелые веки:
— Стешенькой назову, Степанидой…
Маленькая Стеша, прижавшись к матери, повозилась, неумело хватая грудь, а найдя искомое, успокоилась и вскоре заснула.
Зинаида вернулась домой, когда рассвело. Она сразу направилась в комнату, отведенную графине. С минуту постояла на пороге, потом вошла, тихонько, на цыпочках. Мать и дитя безмятежно спали, их не будили лучи восходящего солнца. Девочка забавно посапывала. Рядом в кресле прикорнула Хавронья. Служанка негромко храпела, время от времени что-то жалобно бормоча во сне.
Зинаида рассматривала ребенка, терзаясь смутным чувством зависти. Дитя было прелестно. С крохотного личика успела сойти краснота, оно побелело, его тонкие, правильные черты казались выточенными из прозрачного фарфора. Пухлые губки слегка причмокивали, будто продолжая сосать во сне. «Как дорогая кукла! — подумала лавочница. — Сразу видно, не мужицкое дитя!»
Она осторожно растолкала служанку и шепнула ей, что пора идти в лавку. Хавронья, измотанная прошедшей ночью, едва устояла на ногах, поднявшись. Она сладко потянулась и, посмотрев на спящую малютку, улыбнулась:
— Ну, чистый херувимчик деточка наша!
— Так это девочка? — спросила лавочница.
Служанка подтвердила это с такой гордостью, словно сама была матерью. Зинаида не узнавала сегодня свою Хавронью, забитую, тупую, вечно угрюмую. Девка светилась от счастья, в ее тусклых глазах, похожих на оловянные пуговицы, засверкало нечто осмысленное. «Вот дура! — выругалась про себя Зинаида. — Радуется, будто клад нашла! Подумаешь, одним ублюдком стало больше!»
Отправив служанку в порт, она поспешила во флигель. Девочки еще спали. По дикому беспорядку, царившему в их комнатах, и по многим признакам она поняла, что этой ночью кавалеров не было. Зинаида заперла флигель на замок и вернулась в комнату Елены.
Графиня уже проснулась и кормила ребенка.
— Рада тебя поздравить! — с приторной улыбкой произнесла Зинаида.
— Да, я так счастлива!
— Долго мучилась?
— На рассвете родила. А ты где же была всю ночь? — поинтересовалась Елена.
— Нашлись кое-какие дела, — туманно ответила лавочница. — На месте не сижу. Видела, какую ораву приходится кормить?
— Все эти девочки… Кто они такие?
— Сироты несчастные, — вздохнула Зинаида. Придав своему лицу благостное выражение, она пояснила, скромно, как человек, знающий, что он заслуживает самой высокой похвалы: — Я их здесь, в Гавани, подобрала на улице. Отмыла, откормила, пригрела…
— Господь воздаст тебе за твою доброту. — Елена поискала глазами икону, чтобы перекреститься, но вспомнила, что сестра Афанасия приняла лютеранство и образов в доме не держит.
Зинаида заметно поморщилась в ответ. Ее давно уже стали раздражать разговоры о Боге. Она не раз давала тычка Хавронье, когда та начинала жаловаться, что давно не исповедовалась, и намекала, что неплохо было бы сходить хоть в кирху, коль они теперь лютеранки. Когда же Зинаида открыла служанке, что у лютеран нет тайны исповеди, а есть публичное покаяние, Хавронья заревела белугой и начала биться головой об пол, проклиная тот день, когда «осквернилась». Лишь сейчас она осознала значение совершенного ею поступка.
Лавочница, ценившая в своей служанке именно тупую покорность, была недовольна тем, что та начала думать. Она решила отправить девку обратно в староверческую деревню, из которой Евсевий некогда привез ее в Петербург. Но стоило Зинаиде заикнуться об этом, со служанкой случился новый припадок. «Кто ж меня обратно примет, лютеранку поганую-распоганую?!» — «Да ты не говори никому — никто и не узнает!» — убеждала ее лавочница. Но и она понимала, что долго утаивать свой грех от отца с матерью, от деревенского священника, от всей общины простодушная Хавронья не сможет. А если односельчане об этом узнают, забьют ее дрекольем до смерти.
— Что же мы тут бездельничаем! — спохватилась вдруг задумавшаяся Зинаида. — Ты ведь голодная? Так я и знала, эта дура не догадалась дать тебе даже чаю! Пойду поищу что-нибудь на кухне, да, кстати, сделаю тебе отвар из листьев крапивы.
— Из крапивы? — удивилась Елена.