Стук не утихал, в нем появилось что-то назойливое, раздражающее нервы, присущее яркому свету, бьющему в усталые глаза, привыкшие к сумеркам. Наступил миг, когда Александра поняла, что спит и слышит стук извне, из реальности. Ей удалось вытолкнуть себя из незнакомой комнаты, и она очутилась в своей мансарде. Было светло (давно наступило утро), холодно (она забыла включить батарею на ночь). Плечо и рука, выпростанные во сне из-под акрилового пледа, озябли до одеревенения. В дверь, обитую железными листами, настойчиво барабанили снаружи.
Александра села на тахте, взглянула на часы – половина одиннадцатого. Так «рано», без предварительной договоренности, к ней обычно никто не приходил. Все знали, что она работает допоздна, порой до утра, и оживает после полудня. Выбравшись из постели, она подошла к двери и громко спросила:
– Кто?
– Да я это, – раздался приглушенный голос, который художница узнала сразу, спустя столько лет.
– Рита? Уже?!
Распахнув дверь, она обняла подругу, которая пыталась отстранить ее, со словами: «Дай хоть на тебя посмотреть!» Затащив Маргариту в мастерскую, Александра заметалась, спросонья и от радости не соображая, за что взяться: поставить чайник, усадить гостью, задать вопросы, так и крутившиеся на языке… Маргарита, едва оглядевшись, между тем воскликнула:
– Однако тут уютно!
Она была первым человеком, высказавшим такое мнение о мансарде, которую сама хозяйка втайне считала очень уютной и удобной. Александра обрадовалась, как обрадовалась бы мать не самого одаренного ребенка, впервые услышавшая похвалу его способностям.
– Правда?! – подхватила художница. – Во всяком случае, просторно. И я тут полная хозяйка.
– Это главное, – поддакнула Маргарита, обводя взглядом захламленные углы мастерской. Казалось, созерцание разрухи доставляло ей удовольствие. – Чего еще желать? Ты отлично устроилась!
Александра насыпала в турку молотый кофе, залила водой из чайника и принялась колдовать со старой электрической плиткой, имевшей обыкновение иногда выключаться по собственной инициативе. Попутно она посматривала на гостью, которая уже расположилась в старом кресле, набросив на колени валявшийся тут же плед. Маргарита курила, болтала и вела себя так, словно обитала в мансарде не первый год. Она стрекотала, то и дело твердя комплименты мастерской и самой Александре, а художнице все явственнее чудилось за этой стремительной болтовней нечто совсем невеселое. Маргарита словно пыталась выстроить стену из гладких, неискренних, мало значимых слов, чтобы спрятать за нею истинный смысл своего визита.
«Она изменилась. – Александра пыталась следить одновременно за лицом гостьи и за уровнем вздымавшегося в турке кофе. – Сильно изменилась, и как-то странно. Вовсе не постарела. Пятнадцати лет как не было. Волосы у нее раньше были длинные, черные, кудрявые, а теперь рыжее короткое каре. Но стрижка ее даже молодит. Не похоже, чтобы бедствовала, голодала – руки ухоженные, одежда недешевая. Но что-то с ней не так. Что-то очень не так! Какой у нее стал бегающий, беспокойный взгляд! Будто прислушивается к чему-то, ждет… И в глаза не смотрит. Раньше такого не было…»
Маргарита и в самом деле умудрилась ни разу не посмотреть хозяйке мансарды прямо в глаза. Сварив кофе и разлив его по кружкам, Александра нарочно уселась напротив гостьи, чтобы той было затруднительно смотреть куда-то в сторону. Но Маргарита уставилась в кружку и, казалось, говорила теперь с поднимающимся из нее ароматным паром:
– А я, знаешь, решила ехать без предупреждения. Зачем церемонии? Пыталась найти твой след через знакомых, по телефону, дали этот адрес… Подумала, поеду на авось… Вдруг обрадуешься?
– Да я очень рада! – заверила подругу Александра.
Маргарита вымученно засмеялась, глядя в кружку:
– Ну, тут не предскажешь, рада ты будешь или не рада, столько лет прошло… Неужели пятнадцать? Я в поезде стала считать и сбилась…
– Пятнадцать, – подтвердила Александра. – Ты поездом ехала из Киева?
Маргарита подняла наконец глаза и на миг взглянула художнице в лицо. Взгляд она тут же отвела, но Александра успела прочесть в нем смятение. Во всяком случае, именно так она расшифровала выражение, которое ошеломило и даже напугало ее.
– Почему из Киева? – переспросила Маргарита. – Я там уж лет десять не была.
– Но где ты жила все эти годы? За границей?
Она не боялась коснуться больной темы о несостоявшемся замужестве подруги. «Ведь это было так давно!» И правда, Маргарита усмехнулась:
– Везде понемногу! В том числе за границей. Да ничего интересного. Расскажи лучше о себе. Ты ведь вышла за Федора, я его помню, красивый был парень. Потом… Я слышала разное…
– Слышала правду, наверное, – пожала плечами Александра, разочарованная таким оборотом разговора. Она сейчас предпочла бы послушать чужую исповедь, чем самой ворошить старые воспоминания. – Люди повторяют и помнят чаще все неприятное… А неприятностей я с Федором хлебнула. Родители сразу восстали против него. Работать он толком не мог устроиться… Постоянно врал… Да еще на мои плачевные заработки, тогда-то, в девяносто восьмом году, содержал свою первую семью в Архангельске!
– Он был женат?! – вежливо изумилась Маргарита. Она даже не очень старалась изобразить искренний интерес. – Я не знала!
– Никто не знал, – отрезала Александра, окончательно утратившая желание откровенничать с неблагодарным слушателем. – Для меня тоже стало сюрпризом… Мы расстались, устали друг от друга. Ну а потом я познакомилась со своим вторым «принцем», вот сейчас мы сидим в его мастерской. Иван Корзухин, пейзажист… Слышала?
Гостья отрицательно покачала головой.
– Сейчас о нем помнят единицы, – вздохнула Александра, поднимаясь из-за стола, чтобы сварить еще кофе. – Тогда он вдруг снова оказался в моде, после целого десятилетия забвения… На короткое время. К сожалению, Иван был уже сильно болен… Работать не мог и не хотел.
– Чем он болел?
– Русской болезнью, – через плечо бросила Александра. – Пил горькую. Это даже запоем не назвать, он был пьян всегда. Более или менее.
– Как же ты с ним жила, зачем? – Наконец в голосе подруги послышались сердечные интонации. Маргарита, резко повернувшись в кресле, следила за тем, как хозяйка мастерской пытается включить строптивую плитку. – Да еще он был тебя старше, наверное?
– Всего на двенадцать лет. – Плитка в конце концов сдалась, Александра поставила на нее турку и повернулась к слушательнице. – Как я с ним жила, ты видишь. Оглянись, тут ничего не изменилось с тех пор, как он умер. А зачем? Этого я не знаю… Наверное, был один день, когда я любила его… Или нет, не было ни дня. Но мне хотелось с ним быть. Не знаю, что я себе вообразила? Спасти большого художника? Внести в его погубленную жизнь новый смысл? Наверное, я его просто жалела… И мне нравились его картины… Такие тихие, всегда с облачным небом, с раскисшими деревенскими дорогами, черными домишками… Какие-то смиренные… Будто жизнь, прожитая где-то на обочине, вдали от шума, или тайная молитва… Молитва про себя, за всех… За всю эту безмолвную вечную нищету…