– И?
– Говорят, престранная это была компания. Беспринципная даже.
Бутылка вина. Две свечи, самые обыкновенные, «родом» из хозяйственного магазина. Белая и розовая, с блестками. Пакетик с лавровым листом – из супермаркета.
– И дружок твой вполне удачно в бизнес пошел. А ты вот – слабенькая, тихая. Грех было такую не тронуть.
Саломея вовсе не слабая!
– Вы не знаете, о чем говорите.
Анна Александровна рассмеялась:
– Я знаю. А вот ты – вряд ли. Или ты думаешь, девочка, что все твое добро честным трудом нажито? Ты же не настолько наивна. Или – настолько?
Она разорвала пакет, высыпав листья лавра в блюдце.
– Ходит слух, что другу твоему очень надоело наследства ждать. Вот он и поторопил время. Хотя такую сволочь, каким был его отец, не грех и убрать.
Вино налилось в кубок.
– Но самое интересное в другом. Завещание, милая! В нем все дело. Ты – единственная его наследница.
Сюрприз, однако.
– И вот ведь получается так, что одним выстрелом двоих зайцев снять можно. Она любит такие игры.
Анна Александровна зажгла свечи и, раскрошив лавровый лист, высыпала его в вино.
– Пей. – Она подала кубок Саломее. – Хочешь, чтобы он выжил – пей. И меняй судьбу! Не позволяй себе отпустить то, что увидишь. Я свой долг вернула. А ты – смотри сама.
Машины проносились мимо. Размытые силуэты в струях дождя. Свет фар на мгновение разрывал пелену воды, ослепляя его резкой вспышкой боли. И Далматов, утомленно закрывая глаза, опускал руку.
Шел дождь. Тяжелый. Сильный, какой бывает летом после затяжной засухи. В кювет стекала вода, смешанная с землей. Промокла рубашка. Промокли ноги. И по шее текла не то уже вода, не то – еще кровь.
Ерунда. Еще один шрам в «коллекцию». И Далматов, сняв рубашку, прижимал ее, мокрую, к шее, надеясь, что кровь перестанет идти. И что кто-нибудь да остановится.
Время шло.
Телефон молчал. И злость на глупую девчонку, которой не сиделось дома, но потянуло на поиски приключений, сменялась страхом. Вдруг он опоздает?
Могла бы поднять трубку… или уже не могла?
И остановится ли кто-нибудь?
Мимо, мимо… спешат все. Когда же очередной автомобиль затормозил, Далматов сперва не поверил в удачу. Но дверца открылась, и Добрыня Муромцев не без труда выбрался из слишком маленького для его габаритов «Форда».
– Снова здравствуйте, гражданин Далматов, – сказал он, поднимая воротник куртки: жест совершенно бесполезный в нынешних дождливых обстоятельствах. – Смотрю, вы и правда сильно спешили. Теперь-то скажете, куда?
– Скажу. Довезешь?
– А машинка как же? Вдруг мародеры? И кровью, вон, как заляпались.
– Черт с ней!
И с мародерами. И с кровью тоже.
– Поехали, – Далматов подумал, что еще минута, и он сам сядет за руль. Конечно, решение это чревато непредвиденными осложнениями с законом, совершенно лишними в данных обстоятельствах, но выбор-то невелик. Он должен успеть!
И Муромцев, осознав решительный настрой не то еще свидетеля, не то уже подозреваемого, махнул рукой:
– Садитесь! Там где-то полотенце валяется. И аптечка есть.
У Далматова имелась своя аптечка, куда более эффективная, но признаваться в ее наличии не следовало. К чему ему дополнительные вопросы?
Муромцев вел автомобиль аккуратно, скорость не превышал и любопытства не проявлял.
– А из вашего рассказа интересная картина вырисовывается, – он нарушил молчание, лишь въехав во двор. – Главное, что смысл в нем есть, но какой-то он… неполный, что ли… Кого спасать-то будем?
– Девушку.
– Ну, девушку спасать – это занятие благородное, – согласился Муромцев, паркуясь. – Хорошая, наверное, девушка, если вас так с места сорвало-то?
– Хорошая.
Только упрямая, как ослица. И безголовая слегка.
– Значит, не все в сделки упирается, а? Квартира какая?
Далматов назвал номер.
Было все спокойно вокруг. Подозрительно даже спокойно. Машина во дворе. Зелень. Клумбы. Милый старый дом. Белье, кем-то неосмотрительно оставленное на балконе.
– Подкрепление вызывать? – Муромцев разблокировал замок на дверце. – Или сами справимся?
– Понятия не имею.
Далматов привык справляться сам, но сейчас – другое дело.
Поднимались они по лестнице бегом, и массивная фигура Муромцева заполнила собою проем. Нужная дверь была приоткрыта.
– Стоять! – рявкнул Муромцев, протискиваясь в слишком узкую для него щель. – Эй, есть кто дома?
Не ответили.
Квартира не выглядела заброшенной, напротив, здесь жили и прочно проросли корнями вещей в пространство, бережно сохраняя саму историю дома в строках кружевных салфеток, вязаных половичков, в копеечных сувенирах.
Комнаты – две. Одна заперта. Вторая – открыта.
– Не лезь! – окрик Далматова не останавливает его.
Шторы сомкнуты. Ночник горит над изголовьем кровати. В кровати лежит женщина, чье лицо Далматову знакомо. Анна. Ее зовут Анна. И она – из тех, кто работает в «Оракуле».
– Да чтоб тебя! – Муромцев вынимает из рук Анны газету и прижимает пальцы к ее шее. Бесполезно. Анна мертва, и умерла она не так давно. На сгибе локтя – характерная отметина. Жгут и шприц – тут же, рядом.
Самоубийство.
Но Далматова не волнует эта чужая женщина, выбравшая свою дорогу. Ему нужна Саломея.
Туалет… Никого.
Ванная комната, сомкнутые непрозрачные шторки… они заставляют сердце биться в ускоренном ритме. Но за шторками – ничего, кроме старой ванны с потрескавшимся покрытием.
Кухня.
Саломея сидит, склонившись над чашей, сжимает ее обеими руками. Далматов видит ее рыжую макушку, и шею, и линию позвоночника, которая уходит под старый халат. Бледные костяшки пальцев.
– Эй, ты как?!
Она жива. Бьется пульс, как конь на привязи. И от его прикосновения Саломея оживает. Она отшвыривает чашу, будто ядовитую змею. Остатки вина расплескиваются по полу кухни. Падают свечи, капая воском на скатерть.
– Т-ты…
Она вскакивает, пытаясь оттолкнуть Илью.
– Ты… убил!
Глаза – совершенно безумные.
– И кого же он убил? – Муромцев держит трубку, прижимая ее к уху плечом.
– Меня!
– Понятно. А твоя подружка, по ходу, хорошую дозу себе вкатила.