– Это Жорка Пилин. Он, точно. Только ему здесь лет тридцать с хвостиком.
– Ты не ошибаешься?
– Я его из сотни похожих узнаю. У меня вообще отличная память на лица.
– Вот и Вася его узнал.
Широков судорожно глотнул и поднял на Багирова удивленные глаза.
– Не понял. Они что, друзья-приятели?
– Завьялов узнал в этом человеке – заказчика!
Наступила пауза. Лицо Павла исказила гримаса боли, сменившаяся недоумением.
– Не может быть, – выдохнул он. – Жорка – обыкновенный негодяй, алкаш, мерзавец. У него за душой ни копейки. Он рядовой забулдыга, уголовник.
– Сам не знаю, чего вдруг решил показать нашему пленнику этот снимок, – сказал Багиров. – Интуиция. Дай, думаю… проверю. Чем черт не шутит? А оно вон как обернулось.
– Не верю я в это! – возразил Широков. – Чушь собачья! Ничего не понимаю…
– На снимке несколько лиц, – терпеливо объяснял Багиров. – Я нарочно так сделал, чтобы Пилин был не в центре, чтобы в глаза не бросался. А Завьялов сразу на него показал. Вот, говорит, тот человек. Только прическа у него поаккуратнее будет, а так – похож.
– Не верю…
– Я сам, пока к тебе ехал, чуть мозгами не двинулся. Ей-богу! По логике вещей, по всей предыдущей жизни, не может это быть Пилин. Одно настораживает. У него есть личные мотивы. И про Эльзу он знает…
Казаков заболел.
У него начался бронхит. Сказались не столько ливень и мокрые ноги, сколько нервные переживания. Стресс. У завуча поднялась температура, заложило горло, он сильно кашлял. С одной стороны, это было хорошо. Он лежал дома, и у него появилась веская причина временно не встречаться с Леной. Болезнь давала ему передышку, возможность обдумать ситуацию.
В полицию он звонить не стал, побоялся. Если он в тот день, паче чаяния, ошибся и женщина, которая побывала в мастерской реставратора, была не Лена, то его поднимут на смех. А если нет… последствия могут быть ужасны.
«У нас ведь нет службы, которая занимается охраной свидетелей, – убеждал себя Вадим Сергеевич. – Полиция умоет руки, а я останусь один на один с убийцей. Я – единственный человек, который может дать показания против Лены. Она постарается сделать так, чтобы я замолчал… навеки!»
От таких мыслей на него нападал приступ кашля. Звонки Лены приводили его в неописуемое волнение, так что Ольга Антоновна заподозрила неладное.
– Что у тебя с Леной? Не клеится? – спрашивала она, садясь на краешек дивана и жалостливо глядя на сына. – Ты за эти дни извелся весь. Плюнь, Вадик. Такие, как она, по Москве косяками ходят. Найдешь себе другую.
– Ты ничего не понимаешь, мама! – трагически восклицал Казаков и отворачивался к стене.
Ольга Антоновна вздыхала и шла на кухню готовить обед или ужин. У сына появилась тайна, которую он не собирался делить с матерью. Бог ему судья. Как бы ни вел себя неблагодарный отпрыск, она до конца выполнит свой материнский долг.
В чем заключался этот самый долг, Ольга Антоновна особенно не задумывалась, но подобные мысли придавали ее жизни возвышенность и смысл. Она гордо поднимала голову, распрямляла плечи и терпеливо сносила сыновнее пренебрежение. Придет время, Вадик поймет, кто был его истинным другом, и пожалеет! Но будет поздно. Слезы раскаяния на дорогой могилке – вот все, что ему останется…
Как ни странно, столь печальная развязка не повергала Ольгу Антоновну в уныние, а, напротив, воодушевляла ее.
Казаков, лежа в постели, переключал каналы телевизора в поисках криминальных новостей, но о Христофоре Граббе больше ничего не передавали.
Лена перестала звонить. Это и радовало, и пугало Вадима Сергеевича. Бронхит потихоньку отступал, Казаков собирался в понедельник закрыть больничный и идти на работу. Все возвращалось в привычное, безопасное русло…
Жаркие дни сменились прохладными, тополиный пух устилал аллею, по которой любил гулять Вадим Сергеевич. У скамеек суетились голуби, подбирая брошенное прохожими угощение. Завуч еще покашливал, но чувствовал себя значительно бодрее.
По дороге из поликлиники он решил зайти в гастроном, купить вина, сладостей и устроить маме праздничный обед. Он чувствовал себя виноватым перед ней. История с Леной и Христофором Граббе отступила куда-то далеко, в область ночных кошмаров, и потеряла для него жгучую остроту. Тревога притупилась, затихла.
Казаков купил бутылку хереса, торт и мамин любимый трехслойный мармелад. Он вошел к себе во двор и вдруг… заметил женщину, похожую на Лену. Она стояла и смотрела снизу вверх, как раз на его окна.
– Господи… – прошептал Вадим одеревеневшими губами. – Что ей здесь надо?
«Как это “что”? – с готовностью откликнулся внутренний голос. – Она пришла убить тебя. Ведь ты единственный, кто знает ее тайну».
– Она меня тогда не заметила, – неуклюже оправдывался Казаков. – Она не могла меня видеть.
«Это ты так думаешь. Обманываешь себя, чтобы не сойти с ума от страха! – возразил голос. – Она все знает. Иначе не пришла бы сюда и не стояла бы под твоими окнами. Трус! Тебе надо было сразу позвонить в полицию и все рассказать. А теперь…»
– Боже мой… – панически забормотал Казаков, чувствуя, как по спине стекает липкий холодный пот. – Что же делать?
Он ринулся в самую гущу кустов и распластался там, старясь рассмотреть лицо женщины. Это была Лена. Она повернулась в его сторону, прямо туда, где он прятался, и ее белое лицо-маску исказила кривая усмешка.
Страх парализовал Вадима Сергеевича, пронизал его до костей и охватил ледяной рукой сердце. Все! Теперь все. Он пропал. Она знает, она видела его там… в подъезде, за сундуком. И она решила его убить. Но какое у нее страшное лицо…
Казаков ощутил приближение приступа кашля и задохнулся от ужаса. Дурнота тяжелой волной заволокла сознание, навалилась и погребла его под собой…
– Вадик! – заплаканная мама шлепала его по щекам, а он никак не мог открыть налитые свинцом веки. – Что с тобой? Я тебя ждала, ждала… вышла мусор вынести, иду мимо, смотрю – твой туфель из кустов торчит… У меня все отнялось! Я подумала, ты…
Она громко всхлипнула.
Вадим Сергеевич открыл глаза и слабо вздохнул. В ушах стоял неприятный звон, тошнило.
– Вставай… – мама неуклюже пыталась его приподнять. – Пойдем домой.
Он хотел спросить, где Лена, но не смог. Губы и язык онемели, не слушались. Кое-как с помощью Ольги Антоновны ему удалось подняться на ноги и доковылять до подъезда. Подъем по лестнице превратился в серьезное испытание для обоих. Наконец они добрались до своей двери. Ольга Антоновна полезла в карман за ключами.
– Потерпи, Вадик, сейчас…
К ручке двери была привязана тоненькая черная ленточка.