Казалось, прохлада не только не беспокоила его, а наоборот, облегчала страдания, – он с удовольствием подставлял свежим струям свою непокрытую голову и, спохватываясь, движением, о котором мы говорили, цеплялся за гриву мула. Его костюм ничем не отличался от принятой в ту пору одежды сеньоров его возраста. Это было платье из черного бархата, сильно вырезанное спереди, отделанное белым в черную крапинку мехом; широкие, ниспадавшие вниз рукава с разрезами оставляли открытыми плотно охватывающие руку вышитые золотом манжеты камзола, который выглядел бы элегантным и богатым, не будь он так долго в употреблении. Из-под длинного платья высовывались ноги всадника, обутые в меховые, с заостренными носками сапоги; ноги не были вдеты в стремена и свободно болтались, – бедному животному, которому доверил себя всадник, было бы совсем худо, если б с ног всадника не сняли золотые остроконечные шпоры, которые носили в ту пору знатные вельможи. Наши читатели с трудом узнали бы по этому описанию, столь отличному от того, которое мы дали в начале нашего повествования, короля Карла VI, направлявшегося в Венсен, дабы нанести визит королеве Изабелле; однако, как мы уже говорили, десять лет в жизни человека – это внушительный срок, а в королевстве Франции не было такой малости, которой за эти десять лет не тронул бы тлен.
По левую руку от короля, почти в том же ряду, с трудом сдерживая своего боевого коня, ехал внушительного вида рыцарь, закованный в доспехи, словно собрался на войну; доспехи отличались скорее добротностью, нежели изяществом, однако не мешали рыцарю весьма ловко производить всевозможные манипуляции, что свидетельствовало о высоком мастерстве миланского кузнеца, ковавшего эти доспехи. С правой стороны к седлу была прикреплена тяжелая палица – вся сплошь в зазубринах, когда-то разузоренная золотом, но от частого соприкосновения со шлемами врага золото на ней стерлось, однако она и теперь выглядела внушительно. С противоположной стороны, словно бы под пару палице, висело оружие, во всех отношениях не менее заслуживающее внимания: то была шпага, широкая сверху и суживающаяся книзу, словно кинжал; рассеянные там и сям по ножнам цветы лилии указывали на то, что принадлежала она коннетаблю. Если б владелец шпаги пожелал вынуть ее из роскошных ножен, в которых она покойно лежала в этот час, то взору предстало бы широкое лезвие, тоже все в зазубринах, – следствие нанесенных этой шпагою ударов. Сейчас, когда прибегать к оружию не было необходимости, оно служило лишь предостережением врагу. Оно походило на верного слугу, которого держат под рукой на случай опасности, не позволяя ему отлучаться ни днем, ни ночью.
Но, как мы уже говорили, никакая опасность никому не грозила. Правда, лицо всадника, о котором мы ведем речь, было мрачно, однако причиной тому был не внезапный страх, а сосредоточенность на какой-то мысли; да и тень от забрала, лежавшая на черных глазах, придавала им еще более жесткое выражение. Всего лица, опаленного войнами, нельзя было разглядеть, были видны только очень характерный орлиный нос и шрам через всю щеку, – от широкой черной брови до густой седоватой бороды; ясно было, что под железной броней живет такая же закаленная и несгибаемая душа.
Если читателю недостаточно того портрета, который мы только что набросали, чтобы узнать Бернара VII – графа Арманьякского, Руержского и Фезанзакского, коннетабля королевства Франции, главного управителя города Парижа и всех замков королевства, – пусть он переведет свой взгляд на следовавшую за ним небольшую группу: он сможет различить там оруженосца в зеленом жакете с белым крестом, несущего щит хозяина; посреди щита изображены четыре арманьякских льва [21] под графской короной, – это должно окончательно рассеять его сомнения, если только он хоть чуть-чуть владеет геральдической наукой, – впрочем, в ту эпоху ею владели все, а сейчас она почти забыта.
Всадники ехали молча от самых ворот Бастилии, и когда они достигли того места, где дорога разветвлялась – одна уходила к монастырю Сент-Антуан, а другая упиралась в Круа-Фобен, – мул короля, предоставленный, как мы уже говорили, своему собственному разумению, вдруг остановился. Он привык сворачивать то к Венсену, куда сейчас как раз и направлялся король, то к монастырю Сент-Антуан, куда его величество часто ездил молиться, и теперь мул стоял в ожидании распоряжений, но король был так углублен в себя, что не мог догадаться о сомнениях животного; он сидел неподвижно, а мул не трогался с места, и хоть бы какая черточка изменилась в короле, вернее всего, он даже не заметил, что мул от движения перешел к неподвижности. Граф Бернар окликнул короля, надеясь вывести его из задумчивости, но – тщетно. Тогда граф подстегнул лошадь: он рассчитывал, что мул двинется за ним, но тот поднял голову, поглядел вслед удалявшейся лошади, тряхнул бубенчиками, висевшими у него на шее, и остался стоять, как стоял. Граф Бернар, снедаемый нетерпением, спрыгнул с лошади, бросил поводья на руки своему оруженосцу и приблизился к королю; уважение к королевской власти было тогда столь велико, что граф осмелился, несмотря на свою знатность, лишь спешившись, взять мула безумного Карла под уздцы, чтобы стронуть его с места. Но его намерения не увенчались успехом: едва лишь Карл завидел, что кто-то коснулся его мула, он испустил душераздирающий крик и стал лихорадочно ощупывать то место на седле, где должны были висеть шпага и кинжал, – не найдя их, он принялся звать на помощь; его голос был хриплый и от страха прерывался.
– На помощь! – кричал он. – На помощь, брат д'Орлеан… На помощь, это призрак!
– Ваше величество король, – сказал Бернар д'Арманьяк так мягко, как только позволял его грубый голос, – да соблаговолит господь бог и святой Яков вернуть жизнь вашему брату. Не для того, чтобы прийти вам на помощь, – я ведь не призрак и вам не грозит никакая беда, – а чтобы помочь нам своей доброй шпагой и добрыми своими советами победить англичан и бургундцев.
– Брат мой, брат мой, – повторял король, и хотя его блуждающий взгляд и встрепанные волосы говорили, что нервы у него еще не совсем успокоились, в голосе уже не слышалось такой тревоги, – мой брат Людовик!
– Разве вы не помните, ваше величество, что скоро уже десять лет, как умер ваш возлюбленный брат, убитый подлым образом на улице Барбетт, и что содеял это герцог Жан Бургундский, который в эту самую минуту движется навстречу королю, чтобы сразиться с ним; а я ваш преданный защитник, что я и намерен доказать в свое время и в надлежащем месте с помощью святого Бернара и моей шпаги.
Король медленно перевел взгляд на Бернара, казалось, из всего, что говорил граф, он понял только одну вещь, и спросил с некоторой тревогой в голосе:
– Так вы говорите, кузен, что англичане высадились во Франции? – С этими словами он тронул своего мула, подтолкнув его к дороге на Венсен.
– Да, государь, – подтвердил Бернар, вскочив на лошадь, и занял свое место подле короля.
– А где именно?
– В Туке, в Нормандии. Я хочу добавить, что герцог Бургундский овладел Аббевилем, Амьеном, Мондидье и Бовэ.