К спальне вела длинная темная галерея, Катрин еще теснее прижалась к любимому.
– Могли ли вы предположить когда-нибудь, мой герцог, – сказала Катрин, – что я одна решусь пройти по этой галерее?
– Вы настоящий храбрец, моя Катрин.
– Я отважилась на это, потому что спешила открыть вам, монсеньер.
Катрин склонила голову на плечо герцога, а тот прижался губами к ее лбу; так они прошли всю длинную галерею в колыхавшемся вокруг них кольце света от лампы, падавшего на темную, строгого очерка голову герцога и белокурую, нежную головку его возлюбленной, – вместе они составляли живописную группу, как на картине Тициана. Они вошли в спальню, откуда на них пахнуло теплом и духами, дверь закрылась за ними – они оказались в полной темноте.
Влюбленные прошли в двух шагах от де Жиака и не увидели его бледного лица в складках красной шторы, закрывавшей последнее окно.
О, кто сможет описать, что происходило у него в сердце, когда он увидел, как герцог и Катрин шли, приникнув друг к другу! Какую же месть готовил им этот человек, если он тут же не бросился на них и не заколол обоих?
Он прошел по галерее, медленно спустился по лестнице, поникнув головой и еле волоча, словно старик, ослабевшие ноги.
Когда он достиг конца парка, он открыл маленькую дверцу, выходившую в поле, – только у него одного был ключ от этой двери. Никто не видел, когда он входил, никто не видел, когда он вышел. Глухим, дрожащим голосом позвал он Ральфа. Добрый конь взвился от радости и заржал, бросившись к хозяину.
– Тихо, Ральф, тихо! – сказал де Жиак, тяжело опускаясь в седло, и, не в силах управлять лошадью, бросил ей на шею поводья, целиком доверяясь этой преданной животине и не заботясь о том, куда она его понесет.
Собиралась гроза, начал моросить холодный дождь, в небе накатывали друг на друга тяжелые, низкие тучи. Ральф шел шагом.
Де Жиак ничего не видел, ничего не чувствовал, он неотвязно думал об одном и том же. Эта женщина своей изменой разрушила все его будущее.
Де Жиак мечтал о жизни настоящего рыцаря: о ратных подвигах, о покое любви. Эта женщина, которая и через двадцать лет еще будет красавицей, получила от молодого мужчины залог счастья на всю жизнь. И вот конец всему; ему больше не воевать, не любить; отныне одна мысль поселится в его голове, вытеснив остальные, мысль о мщении, о двойном мщении, мысль, сводившая его с ума.
Дождь зачастил, ветер, налетая мощными порывами, гнул деревья к земле, словно слабые камышинки, с силой срывая с них последние листья, которые еще не сняла с них осень. Вода струилась по ничем не защищенному лбу де Жиака, но он не замечал этого: кровь, на миг замершая в сердце, бросилась ему в голову, у него стучало в висках, перед его взором проносились какие-то странные видения: он сходил с ума. Одна мысль, одна всепожирающая, неотступная мысль будоражила его воспаленный, разбитый мозг, он был как в бреду.
– О! – вдруг вскричал де Жиак. – Пусть Сатана возьмет мою правую руку, и да буду я отмщен!
В тот же миг Ральф отскочил в сторону, вспыхнула голубоватым огнем молния, и де Жиак увидел, что бок о бок с ним едет какой-то всадник.
Он только сейчас увидел этого попутчика, и не мог понять, как тот вдруг оказался рядом. Казалось, Ральф был удивлен не менее своего хозяина, он в ужасе отпрянул и заржал, дрожа всем телом, словно только что искупался в ледяной воде. Де Жиак бросил быстрый взгляд на незнакомца и поразился, что так четко видит его лицо, хотя ночь была темная. Странный свет, позволявший во мраке различить черты этого человека, исходил от опала, которым было приколото перо, украшавшее его берет. Де Жиак бросил взгляд на свою руку, на которой носил кольцо с таким же камнем; но оттого ли, что он был не так тонок, или из-за оправы, только камень не светился; де Жиак снова перевел взгляд на незнакомца.
То был одетый в черное и восседавший на такого же цвета лошади молодой человек с бледным, меланхоличным лицом; он ехал, как в удивлении отметил де Жиак, без седла, без шпор и без поводьев, – лошадь повиновалась и так – ему было достаточно сжать коленями ее бока.
Де Жиак не был расположен начинать разговор, ибо думы его принадлежали лишь ему одному и он не хотел ни с кем делиться этим горестным сокровищем. Он пришпорил коня, Ральф тотчас же понял хозяина и поскакал галопом. Всадник и его черная лошадь проделали то же самое. Спустя четверть часа де Жиак обернулся назад в полной уверенности, что оставил далеко позади своего навязчивого спутника. Каково же было его удивление, когда он увидел, что ночной путешественник не отставал от него. Движение его лошади определялось поступью Ральфа, но, судя по всему, всадник еще меньше, чем прежде, заботился о том, чтобы управлять лошадью, она шла галопом, словно и не касаясь земли, не издавая ни малейшего звука, а ее копыта не выбивали искр из камней.
Де Жиак почувствовал, как у него по жилам пробежала дрожь, – все это было так странно. Он осадил коня, тень, следовавшая за ним, сделала то же; тут дорога разветвлялась – одна тропа вела через поля в Понтуаз, другая углублялась в густой, темный Бомонский лес. Де Жиак зажмурил глаза, полагая, что он во власти наваждения, но когда вновь открыл их, то увидел все того же черного всадника все на том же месте, – терпение покинуло его.
– Мессир, – сказал он, указывая рукой на то место, где дороги расходились, – я полагаю, нас привели сюда разные заботы и цели у нас тоже разные, а потому следуйте своим путем: одна из дорог – ваша, та, что останется, – моя.
– Ошибаешься, де Жиак, – ответил незнакомец тихим голосом, – у нас одни заботы и цель у нас одна. Я не искал тебя, ты позвал меня – я пришел.
И тут де Жиак вспомнил восклицание, которое жажда мести исторгла у него из груди; он припомнил, как тотчас же возник словно из-под земли черный всадник. Он снова взглянул на необычного спутника. Свет, отбрасываемый опалом, казался адским пламенем, сверкавшим на челе злого духа. Де Жиак, как всякий рыцарь средневековья, верил и в бога и в дьявола, но вместе с тем отличался неустрашимостью и, хотя почувствовал, что волосы зашевелились у него на голове, не двинулся с места, а Ральф беспокойно перебирал ногами, кусая удила, и то и дело вставал на дыбы.
– Если ты тот, за кого выдаешь себя, – твердым голосом произнес де Жиак, – если ты пришел, потому что я тебя позвал, то ты знаешь, почему я тебя позвал.
– Ты хочешь отомстить твоей жене, ты хочешь отомстить герцогу; но ты хочешь пережить их и меж их могил обрести радость и счастье.
– Так сие возможно?
– Сие возможно.
Судорожная улыбка скривила рот де Жиака.
– Что ты хочешь за это? – спросил он.
– То, что ты мне предложил, – было ответом.
Де Жиак почувствовал, как нервы натянулись на его правой руке; он колебался.
– Ты колеблешься, – усмехнулся черный всадник, – ты призываешь месть, а сам дрожишь. У тебя женское сердце, раз ты встретился лицом к лицу с позором и отводишь взгляд перед возмездием.