Долгов согласился, что непременно вспомнит, словно это имело хоть какое-нибудь значение, и они попрощались.
Итак, телевизионщики, статья в газете с миллионным тиражом под названием «Дело врачей», главный под капельницей, а сам Долгов докладывает в Берлине.
Лучше не придумаешь.
Какая-то из дежурных врачих, кажется, из терапии, попалась ему по дороге и посмотрела не так, как всегда, а «со значением». Или даже с осуждением. Дмитрий Евгеньевич поздоровался, как обычно, она кивнула и тут же свернула куда-то в сторону лаборатории переливания крови, и Долгов подумал, что она не просто свернула, а потому что боялась, что он с ней заговорит.
Что за глупости лезут ему в голову!..
Сейчас он дойдет до своего кабинетика, позвонит Косте Хромову, найдет в Интернете этот самый вчерашний «Комсомолец», прочитает там про врачей-убийц.
В главной роли врача-убийцы выступает он, Дмитрий Евгеньевич Долгов.
Впрочем, в последнее время стало очень модным сердиться на врачей, подавать на них в суд и обвинять их во всех смертных грехах. Но как будто смертных было недостаточно, журналисты и общественность выдумывали еще дополнительные грехи – халатность, непрофессионализм, черствое отношение.
Вот это самое «черствое отношение» Долгов ненавидел. Из того, что «черствое» – это плохо, следовало, что «мягкое», должно быть, хорошо. Он никогда не понимал, какими именно в таком случае должны быть отношения врача и пациента?! Врач должен целовать пациента при каждой встрече?! Осведомляться о здоровье его батюшки?! Спрашивать, как дела на даче и воздвигнут ли уже погреб на заднем дворе?! Быть может, они должны разгадывать вместе кроссворды и так, между делом, решать некие медицинские проблемы, с которыми, собственно, пациент и пришел?!
Долгов, проработав в медицине полтора десятилетия, точно знал, что никакого панибратства и поцелуев между врачом и пациентом в принципе быть не может! То есть не может быть, и точка. Когда человек напуган, когда ему больно, страшно и он уже приготовился отправляться на тот свет – а люди склонны драматизировать и преувеличивать свои поблемы! – ему нужен не собеседник и не исповедник, а руководитель.
Некто, кто скажет: все будет так-то и так-то. Не в том смысле, что ты будешь жить вечно и здоровье твое вне опасности, а в том смысле, что вот в эту минуту мы начинаем жить по другим правилам. И только врач знает, по каким именно. Он может быть жестким, неприятным, не слишком добрым, но в данный момент именно врач – единственный, кто знает, что можно сделать. Как помочь. Как спасти. Как избавиться от страха.
Долгов никогда не сентиментальничал с больными, и не панибратствовал никогда, и по именам их частенько не знал, только по фамилии, занесенной в историю болезни!.. Но если ночью звонили из больницы, он вскакивал и мчался спасать и утром не мог вспомнить, как звали этого самого больного – кажется, Николай Иванович. А может быть, напротив, Федор Владимирович.
Должно быть, это были как раз «черствые отношения», осуждавшиеся прессой и общественностью, но как сделать их «мягкими», Долгов не знал. Ему вечно было некогда, он все время спешил, метался между больницами, делал по три операции в день, все время чему-то учился и «участвовать в жизни больного» решительно не мог.
Тут уж или «участие в жизни», или хирургия!..
Размышляя таким образом и ругая себя за подобные размышления – смирение, смирение христианское, всепрощение и постоянное самосовершенствование! – Долгов дошел до своего кабинета.
«Дело врачей», надо же такое придумать!..
Он нашарил в кармане ключи, которые были у него на связке вместе с ключами от дома, вставил в замок маленький, ничего не означающий ключик, который не запирал, а делал вид, что запирает, и очень удивился, когда дверь подалась и тихонько приоткрылась.
Никто не мог оставить дверь открытой. Ключик был всего у троих – у самого Долгова, у Кости Хромова и у медсестры Екатерины Львовны, которая приходила мыть чашки и поливать единственный чахлый цветок, тихо загибавшийся на окне за разъехавшимися жалюзи. Ну, и уборщица тоже, конечно, имела свой, отдельный ключ в кабинет.
Должно быть, Хромов не закрыл. Вызвали его срочно, вот он и забыл.
Долгов широко распахнул дверь, которая открывалась так, что занимала полкабинета и упиралась в раковину с левой стороны, другой рукой нашаривая в кармане телефон, чтобы позвонить Хромову и отчитать его как следует, чтоб не забывал в другой раз закрывать!.. В конце концов, в кабинете есть материальные ценности – компьютер, несколько монографий на полке, красочный плакат, иллюстрирующий преимущества шовного материала такой-то фирмы, электрический чайник и пяток разномастных чашек, навезенных Дмитрием Евгеньевичем из иностранных командировок. Одну, швейцарскую чашку с коровой, особенно любила Алиса. Иногда она заезжала за ним в триста одиннадцатую больницу, подолгу ждала и пила чай из этой самой чашки.
Нашарить телефон он не успел.
Дверь, отлетев в сторону от долговского натиска, как будто увязла в чем-то. Образовавшаяся щель была недостаточной для огромного Долгова, и он кое-как протиснулся, нажимая дверью на нечто мягкое – тряпку там, что ли, забыли?! Протиснулся, кинул на стул портфель, прихваченный из машины, и только тогда посмотрел налево и вниз.
На полу в его кабинете лежал человек. Он лежал, скрючившись, и его бок как раз и был тем мягким, во что упиралась дверь. Долгов нажимал на нее, а она все не открывалась, потому что упиралась в лежащую на полу женщину.
Долгов какое-то время смотрел, соображая, кто это.
– Эй! – сказал Дмитрий Евгеньевич и присел на корточки возле лежащей. – Вы меня слышите?
Было совершенно очевидно, что она ничего не слышит. Долгов взял ее за плечо, за ткань халата, и перевалил на спину. Черная кровь заливала совершенно белое неживое лицо, и Долгов с силой вдохнул и выдохнул. Он узнал ее.
Телефонная трубка валялась на столе, он схватил ее, стал нажимать на кнопки, одновременно другой рукой пытаясь нащупать пульс, и не сразу сообразил, что телефон не работает.
Больничный телефон не мог не работать, он работал всегда , но Долгову некогда было думать, почему он вышел из строя!.. По мобильному профессор вызвал реанимационную бригаду и до прихода врачей делал все, что положено делать в таких случаях.
Таня Краснова тоскливым взором обвела своих сотрудников. Никто не смотрел ей в лицо, все прятали глаза. Особенно старательно их прятала Ирина Михайловна, шеф-редактор.
– Ну что? Все поняли, что наша песенка спета?
– Танюш, так не бывает, – после непродолжительной паузы сказал режиссер Саша Халтурин. Он работал на телевидении без году неделю, из-за своих способностей был взят сразу на Первый канал, в ведущую программу, а потому некоторых тонкостей вообще не понимал. Саша считал, что самое главное – попасть в рейтинг, а дальше дело десятое.