Давай же, входи, вползай, бери меня...
Ему показалось, что крик его услышал и разбудил весь дом. Но то лишь иллюзия – он кричал беззвучно, даже не шевеля губами.
В пустой квартире стояла мертвая тишина. И только шорох... шорох, там, в темноте... словно кто-то уже совсем близко, поднимается наверх, со дна, сюда, все ближе и ближе к этому гнусному и всевидящему месяцу... единственному свидетелю... молчаливому, беспристрастному...
Гаврилов сжал в руке телефон. Камера включилась. Он увидел на дисплее свое лицо – уменьшенное, сплющенное какое-то, искаженное.
Я должен это сделать... Нет, не так, надо повторить более спокойно и твердо, ведь запись останется...
Я должен это сделать сам... И тут нет ничьей вины... кроме моей... нет, не надо про вину... этого вообще не стоит касаться...
Не перед кем каяться...
Надо так, чтобы об этом все скоро позабыли, и не вспоминали, и не копали дальше...
Шорох в темноте все ближе...
Вот так это приходит за тобой...
И если это только лишь смерть...
Тот, кто приходит за тобой ночью...
Тот, о ком ты боялся даже думать, запрещая себе...
Но что ему, ночному, наши запреты?
И если это всего лишь смерть...
Оглянись, что же ты? Вот же это – у тебя за спиной.
Гаврилов оглянулся. Между табуретом, стоявшим на полу, и крюком, торчащим из потолка, появилась еще одна вещь.
Веревка, завязанная там, наверху, крепким узлом.
Ну да, веревка...
Та самая...
Оказывается, она не сгнила за столько-то лет.
Гаврилов навел на нее камеру телефона – вот так, пусть видят запись в реальном времени.
Я делаю это сам, потому что не могу иначе... банальное выражение, все так говорят, пишут, когда...
Потому что в противном случае будет только хуже.
Нет, нет, сотри это – они потом будут гадать, доискиваться, что же ты имел в виду...
Будет только хуже, невыносимо...
Оно и всегда было невыносимо, но я терпел...
Старался терпеть, потому что моя жизнь...
Сотри это! Они захотят объяснений!
И тут с камерой что-то случилось, она выключилась, включилась, дисплей телефона погас, потом вспыхнул, и там возникла картинка – бетонный обод колодца, лишенный крышки, камера телефона словно заглядывала туда, вниз...
А он вместе с ней.
Не надо, не хочу!
Запах ремонта в комнате исчез. И Гаврилова затошнило. Эта вонь... эта гнилая трупная вонь...
Накатывает волной, душит, лишая воли, лишая возможности сделать что-то...
Не трогай меня, я сам! Только не прикасайся ко мне!
На фоне залитого лунным светом окна возник силуэт. Кто-то или что-то взобралось на лоджию, цепляясь за кирпичи мертвой хваткой.
Гаврилов навел на окно камеру мобильного телефона.
Он пришел за мной... тот, кто приходит ночью... они называли его «страж колодца»...
Они... взрослые называли его так всегда и делали строгие глаза, а мы не верили и смеялись, но все равно днем обходили это место стороной, а летними вечерами, идя по дороге и ведя за собой свои велосипеды и собаку на поводке, спорили до хрипоты – а вот слабо будет...
А потом пришла та самая ночь и месяц... тот, что вечно подглядывает за всеми...
Он выбрался оттуда. Вылез. И пришел...
Но живым он меня не получит.
IPhon упал, глухо ударившись о паркет.
Гаврилов встал на стул и потянул на себя веревку, проверяя – не оборвется ли.
Она была липкой и влажной на ощупь. Свободный конец скользнул и свился в петлю.
Поверхность воды – гладкая, как зеркало, освещенная солнечными лучами, что сочатся сквозь стеклянную стену. Но внезапно эту прозрачную гладь разрушает рябь, а потом круги, круги, круги по воде...
Как будто что-то бросили туда, и это тихо и безвольно, не сопротивляясь, опускается на дно.
Не надо глядеть, не надо гадать, что это. Потому как все равно не угадаешь.
Это всего лишь вода в бассейне фитнес-центра, что открывается в самом центре Москвы ни свет ни заря, с первыми петухами, для ранних пташек.
И Перчик тут завсегдатай, постоянный клиент.
Перчик – это прозвище, а вообще ее зовут Наталья – блондинку с пухлыми силиконовыми губами и пятым размером бюста. Шикарная девушка, но вроде как глуповата – так ее все воспринимают в тех кругах, где она вращается. В последнее время ее видели в столичных ресторанах с господином Гавриловым. Ну тем самым...
И это он приобрел ей золотую карту в этот фитнес-центр – подарок на Восьмое марта, пусть плавает девочка, она ведь так это любит.
На часах всего шесть утра, и бассейн только что открылся. Кроме инструктора по водной аэробике, дремлющего в шезлонге, и Перчика, в огромном пространстве под стеклянной крышей никого нет.
Прозрачность воды... круги...
Никто ничего не бросал в бассейн, никто никого не топил. Так случается всегда, когда воду начинают насыщать кислородом и обеззараживать по утрам.
Круги, круги...
Не надо смотреть, а то затянет.
Перчик – Наталья Литте (фамилия по бывшему мужу-эстонцу, оказавшемуся ужасным скупердяем) – в сплошном скромном купальнике. Но и эта скромность не может скрыть от взора совершенство ее форм. Длинные ноги и большая грудь, тонкая талия и губы... ну тут пришлось малость подправить, постараться, зато волосы...
Волосы густые, но короткие. Если уж кто захотел быть похожим одновременно на Мэрилин Монро и Брижит Бардо, надо что-то выбирать – либо локоны, либо гладкую челку.
Перчик стоит на краю бассейна и... нет, в воду она не прыгает – так, со всего размаха, когда брызги летят и сердце замирает. Она обожает плавать, но спускается в бассейн всегда осторожно. Сначала садится на мрамор, потом опускает в воду ноги, болтает, словно проверяя. Затем цепляется за поручни. И вот уже она лежит на спине на воде. И смотрит на высокий стеклянный потолок.
И при этом на красивом лице ее ничего не отражается – ни удовольствия, ни расслабления. Лицо остается бесстрастным, и можно подумать, что девушка каждый раз, окунаясь в бассейн, притворяется и ей это совсем не нравится. Но это неправда – например, Гаврилов, господин Гаврилов... ну тот самый... он потому и презентовал ей дорогую клубную карту, что она когда-то все уши прожужжала ему, что вода – это ее стихия и страсть.
Раскинув руки и ноги, покачиваясь на воде, Перчик медленно дрейфует на середину бассейна. И замирает там надолго.