«Твоя дырка, как раскаленная печь, которая…»
«Реджи».
«Что?»
«Ты не даешь мне сосредоточиться».
Он не ответил. Однако, кончив, сполз с нее и сообщил: «Не знал, что для этого требуется такая уж сосредоточенность».
«Мне требуется».
Он встал, пошел к двери и резко — словно ему выплеснули в лицо бокал вина — остановился на полпути. «Я что-то не так сказал?»
Это случилось уже под самый конец.
А сегодня она удивила себя. Забыла обо всем на свете после первого же поцелуя Карлоса. Шезлонг страшно мешал ему. Карлос все повторял: «осторожнее», или «чтоб тебя», или «тьфу», пока она не сказала: «Его здесь нет, нет здесь шезлонга». Один раз он заехал шезлонгом по стене, выщербив штукатурку. «Они не заметят», — и Глория сунула ему в рот свою грудь.
Позволить себе какую-то там сдержанность она не могла. Она сдерживалась всю жизнь и не видела теперь смысла в том, чтобы вести себя, как монашенка.
Нынче ночью она вела себя отнюдь не по-монашески.
Глория улыбнулась во весь рот, поерзала: там немного саднило. Они же не были готовы. Организм ее не был готов. «Ладно ладно ЛАДНО, — говорил организм, — но ты ведь нас НЕ ПРЕДУПРЕДИЛА». Впрочем, когда Карлос протиснулся в нее и толчок пошел за толчком, готовности в организме было уже хоть отбавляй.
Нет, он был с ней нежен. И руки у него оказались совсем не такими, какими мог обладать человек, провозившийся всю жизнь с деревом и гвоздями. Он же управляющий, напомнила себе Глория. Годы назад его кожа, быть может, и была дубленой. Ну так и хорошо, что он достался ей теперь, а не тогда. Она нуждалась в нежности. Хотя представить его в каске, в поясе для инструментов, с молотком, закрепленным в петле на штанах, с закатанными по локоть рукавами рубашки…
Ладони у него были, как масло. Разве мозоли не держатся годами?
Может, он отдраил их пемзой.
Прибегающий к пемзе латинский любовник.
У Чарли Ди Скала отец был, если память ей не изменяет, итальянцем, а мать ирландкой. Реджи — черный. Выходит, она сделала тройную североамериканскую постельную ставку и выиграла.
Примите наши поздравления.
Глорию обуревали странноватого рода патриотические чувства — как если б, впустив в себя мексиканца, она заслужила медаль за отвагу.
После того как они махнули рукой на шезлонг, Карлос не произнес почти ни слова. А те немногие, что произнес, отражали только его желание порадовать ее.
Он говорил совсем как его отец; в какие-то мгновения Глория закрывала глаза и ей казалось, что отец-то его на ней и лежит. Или все-таки он сам. Или они оба, их сплав — давно знакомое тепло, облекшееся в новое тело.
Чувство вины и радость пришли к ней вместе, потолкались немного в дверях, и она, ощутив их приход, заплакала. Акт прелюбодейства обратился — так уж сложились обстоятельства — в акт благоговения; в любовное соитие с прошлым; в возвращение домой.
Уже многие годы никто не спал рядом с ней в постели. Матрас прогибался под весом Карлоса. Каждые полчаса примерно он переворачивался на другой бок, срывая ее с самого краешка сна. К четырем утра текила из ее организма выветрилась, оставив на подмену себе чудовищное похмелье. Глория перешла в свой номер, полежала в постели, наблюдая, как утренний свет ползет по трещинам штукатурки. В четверть седьмого она проглотила всухую три таблетки аспирина.
К семи тридцати, уже умытая, причесанная и одетая, она спустилась вниз, на поиски кофе. За стойкой портье никого не было, на грязной стеклянной двери висела с внутренней ее стороны табличка, уверявшая: СКОРО ВЕРНУСЬ.
Глория перешла парковку, впервые рассмотрела по-настоящему впадину, посреди которой стоял мотель. Огромные кактусы карнегии возвышались над ней группками, точно отдельные семейства, матери которых прикрывали своими телами невысокий еще молодняк, украсивший себя лиловатыми цветами. Один из кактусов — дядюшка-о-котором-у-нас-не-принято-говорить — ухитрился вырасти горизонтально, и эта эксцентричность дорого ему обошлась: он надломился под собственным весом. Стоявшие за ним вертикально растения говорили молодежи: «Видите, что с вами будет, если и вы так себя поведете?»
Никаких указателей на шоссе не наблюдалось, равно как и знаков ограничения скорости, полос движения, предупреждений о близости поворота. Шоссе проложили по земле и забыли о нем; только следы «доджа» и выделялись в его пыли. По обеим сторонам шоссе тянулись глубокие сухие канавы, патрулируемые нервными ящерками. Если бы Глория уклонилась ночью хотя бы на фут в сторону им обоим пришел бы каюк. Она мысленно поблагодарила неведомого ей святого, оберегающего водителей от аварий.
В середине шоссе опустилась на какую-то иссохшую труху птица с червяком в клюве.
Нет. Со змеей. С крошечной, неподвижной змейкой. Уже мертвой, а ведь не было еще и восьми часов.
Портье так и не появился. Глория, хрустя гравием, подошла к «доджу» и принялась стряхивать в ладонь иней, покрывший ветровое стекло. Толку от этого занятия было, вообще говоря, мало, однако оно ее успокаивало, вот Глория и предавалась ему, обдумывая предстоящий день.
Ей хотелось позвонить Барб Оберли, однако ее сотовый никаких сигналов здесь не принимал. Нужно будет попробовать попозже позвонить с телефона Карлоса.
И что она скажет подруге?
«Угадай, что я делала ночью».
Барб, надо полагать, поймет все по ее голосу. И скажет: «Ну слава богу, я уж начала бояться, что тебя пополам разорвет». Что же, кое-какие научные обоснования эта боязнь имела. Разве у женщин их возраста машина секса не должна работать на полную катушку? В ответ Глория погадает вслух, не измотала ли она своего мужчину.
А Барб скажет: «Надеюсь, что нет; пусть он набирается сил для следующего раунда».
Глория улыбнулась. Интересно, подумала она, на что похож супружеский секс — после десяти лет брака, или пятнадцати, или сорока? (Реджи тут в счет не идет.) Повезло ли Барб больше, чем другим? Или ей уже стало скучно? И то и другое сразу представлялось невозможным, однако именно такое впечатление у Глории и сложилось. Временами она слушала Барб, и ей казалось, что та говорит скорее о сыне, чем о муже.
«Он вечно забывал опускать крышку унитаза, пришлось преподать ему несколько уроков».
Впрочем, Глория способна была представить себе бесчисленное множество уроков, которые и Кении мог преподать своей жене. Скажем, неприязнь, которую Барб испытывала к наркотикам, развеялась как дым, едва он уговорил ее попробовать марихуану высокого качества. Как-то раз, зайдя в кабинет Кении за ножницами, Глория обнаружила там фантастическую коллекцию трубок.
На самом деле Оберли преподавали уроки друг дружке. Такова участь большинства супружеских пар: взаимное одомашнивание.