— Ничего, спасибо… — Она снова зевнула, почесала грудь.
Ладонь Карлоса уже легла на дверной шишак, но тут зазвонил его сотовый.
— Отвечу из коридора, — сказал он, выходя.
Дверь начала закрываться, Глория услышала, как он говорит:
— Звонил когда? Я под душем был… о черт… — А затем Карлос вставил ногу в щель почти закрывшейся двери, вошел в номер и спросил: — Ты не…
Однако Глория уже стояла на коленях, держа в руке пистолет, нацеленный в середину его груди.
— Погоди секундочку, — произнес он.
— Закрой дверь и отступи вплотную к стене.
— Глория…
— Закрой дверь.
Похоже, Карлос пытался сообразить, станет она стрелять или не станет — и чего он добьется, оставшись стоять на месте.
Он толкнул дверь, та закрылась.
— К стене!
Шаг вперед:
— Глория…
— Нет. Не смей.
— Ты неправильно все поняла.
Глория сдвинула то, что, как она надеялась, было предохранителем, сняв с него, как она надеялась, пистолет.
Обе надежды оправдались:
— Ладно, я отхожу назад. Видишь? Отошел.
— Подними руки над головой.
— Ты шутишь? Глория…
Она навела на него пистолет, и Карлос сдался, поднял руки. Наручник соскользнул по предплечью, звякнула цепочка.
— Это небезопасно, — сказал Карлос. — Ты же не умеешь обращаться с пистолетом.
— Умею.
Снаружи застрекотали сверчки.
— Мы можем поговорить об этом?
— Прекрасная мысль, — ответила она. — Ты рассказываешь мне, кто ты и почему носишь в рюкзаке пистолет. Потом я рассказываю тебе, что собираюсь сделать.
— Трудно рассказывать что-либо под дулом пистолета.
— А ты на него не смотри.
— И это тоже трудно, потому что…
Глория указала свободной рукой на пол:
— Ложись.
— Что?
— Ляг на спину, — сказала она, — и сцепи на макушке руки. Но медленно, иначе я выстрелю.
— Глория, прошу тебя, успокойся.
— Давай-давай, — сказала она. — И смотри руки не опускай.
Он соскользнул по стене, словно втирая в нее спиной краску, опустился на колени, развернулся:
— Я лягу на живот, потом перевернусь на спину, ты только не делай ничего.
И распластался по полу, как медуза.
— Довольна? — спросил он.
— Еще нет.
Она спустила ноги с кровати, уперлась локтями в колени, навела пистолет на его живот. Всего четыре фута отделяли руки Карлоса от ее лодыжек. Глория велела ему отодвинуться к стене.
— Зачем ты так взвинчиваешь себя из-за какого-то пустяка? — спросил он, отползая от нее.
— То, что я держу в руке, не пустяк, — ответила она. — Если это пустяк, почему же ты его так боишься?
— Ты вырвала его из контекста.
— Вот и опиши мне контекст.
— Я бы описал, да ты мне не поверишь.
— Ладно, тогда давай просто посидим, помолчим, если тебя это больше устраивает.
— Глория, опусти пистолет, прошу тебя.
Она вытянула перед собой, держа его на прицеле, руку с пистолетом, и Карлос съежился. Он лежал, изогнувшись, у стены, левая ступня его покоилась на старом, стоявшем поверх мышиного лаза полуботинке.
— Говори, — приказала Глория.
Пауза.
Наконец:
— Мой отец мертв.
— Он — твой отец?
— Да, он мой отец.
— Я тебе не верю.
— Я же сказал, ты все равно мне не…
— Говори.
Сверчки разошлись вовсю и теперь только что не скрежетали.
— Он мой отец, — повторил Карлос. — Это правда. Не будь это правдой, как бы я мог узнать о нем столько. Все, что я рассказал тебе, — тоже правда, кроме последней части.
— И с чего она начинается?
— Я не собирался лететь в Лос-Анджелес. Я отыскал отца с помощью каталога, договорился с ним о встрече. Потом занервничал, хотел ее отменить. Но мы все-таки встретились — в Агуас-Вивас.
— Почему?
— Там погибла моя мать. На дороге, ведущей к кладбищу. Там ее машина потеряла управление.
— Teniente при вашей встрече присутствовал?
— Нет.
— Что ты собирался сделать?
— Поговорить с отцом.
— И все?
— Я был зол на него и хотел, чтобы он это знал.
— Ты приехал туда, чтобы убить его, — сказала Глория.
— Нет.
— Врешь.
— Дослушай меня, — треснувшим голосом попросил Карлос. — Все не так просто.
— Херня, — ответила она.
— Да нет же… я ничего не планировал наперед…
— Ляг на место.
— Я и лежу.
— И не делай этого больше, иначе я выстрелю, клянусь тебе, выстрелю.
— Я не могу рассказывать, лежа на полу.
— Ты уж постарайся.
— Не могу. Прошу тебя. Я стараюсь.
— Старайся старательнее.
Молчание.
— Он приехал, встретился со мной и попросил прощения. Хотел, чтобы я простил его. Первое, что он сказал: «Пожалуйста, прости меня». Не «здравствуй». Не «рад тебя видеть». Отпущение грехов, вот все, что ему требовалось. В готовом виде, как в ресторанчике быстрого питания.
Что он хотел услышать? «Тут нет твоей вины, ты не хотел ничего дурного»? Но вина-то была. Во всем виноват только он. Он насрал на мою жизнь и сбежал, чтобы заняться своей.
Я и теперь не был для него человеком. Только средством достижения душевного покоя.
Даже если бы он произнес это так, что я понял бы — ему плохо, я все равно не смог бы мгновенно сбросить со счетов сорок лет. Однако он повел себя как последний мерзавец. Я мог бы убить его тогда. И был бы прав.
Но я не убил. Я сказал: «Может, и прощу, всему свое время».
Мы поехали на место аварии. Вышли из машины и целый час проторчали у края дороги. Жара была адская. Я едва выдерживал ее. Но он стоял неподвижно. Не заплакал, не произнес ни слова. Просто смотрел в землю, словно ждал, что она разверзнется и заговорит с ним.
Но в конце концов все же сказал: «Я решил начать жизнь заново. Встать на то место, где стоял тогда, но на этот раз повернуться в правильную сторону — не сбежать от тебя, а прийти к тебе и спасти. Я снова уеду отсюда, но теперь уже с тобой».