Девушка из собеса открыла обитую коричневым дерматином дверь и крикнула звонко с порога:
– Баба Клаша, это я! И еще тут к тебе из ментовки пришли. Она слово «полиция» не переносит, – сообщила шепотом Кате. – Когда по телику слышит – плюется аж. Скажите ей, что вы из милиции.
На разложенном диване у окна, на высоких подушках в светлой большой комнате, где в серванте фарфоровые фигурки и набор «хохломы», где кружевной тюль на окне, столетник, где инвалидное кресло, где плоская «утка»-горшок ядовитого зеленого цвета на табуретке, чтобы дотянуться рукой с дивана – старушка в чем душа держится, глазки голубые, как фиалки, на худеньких плечиках – вязаная кофта.
На постели кругом газеты, сбоку толстенный том «Золотой век британского детектива». На столике у дивана – стакан и три пустых бутылки пива.
Катя прикинула: они ведь ровесницы с Аделью Архиповой и Розой Пархоменко, а выглядит она лет на десять их старше.
Но голос, голос Клавдии Ивановны Суворовой ее очаровал сразу. Помните сказку «Морозко» и сказительницу актрису Анастасию Зуеву? Так вот – неспешный, с хрипотцой, уютный старческий сказочный голосок…
Спросил:
– Это ж по какой нужде из милиции ко мне?
– Очень важное дело, Клавдия Ивановна.
– А вы ничего, симпатичная… А то таких мордоворотов ваших по теле-еле показывают. Кто ж по званию? Лейтенантша?
– Капитан.
– Ишь ты. Годы-то летят. Прибавляются, не убавляются. Ну-ка плесни мне свеженького да пены поменьше.
Это старушка велела не Кате, а девушке из собеса, выставившей на столик у дивана бутылки с пивом. Пустые она убрала, слетала на кухню за открывалкой. И плеснула щедро «старопрамен» в стакан.
– Ух ты, славно пошло, – баба Клаша жадно присосалась к пиву, вытерла губы.
Двигалась в постели она проворно, шевелилась, поворачивалась, вот только ноги ее оставались непослушными.
– Какое ж дело?
– Извините, может, это вам будет неприятно вспоминать, но это связано с трагедией, происшедшей много лет назад в детском лагере «Звонкие горны».
– Чего вдруг заинтересовались?
– Дело уголовное об отравлении. Фамилии Архиповы, Пархоменко. Вы же знали их, правда? Вы вместе учились в школе?
– А чего ж про вчерашнюю пальбу молчите? Думаете, раз я лежачая, что в городе творится, не знаю? Мне еще вчера Маня Опаркова позвонила, она в Баковке живет. Ну что, укатала их там всех Анька Архипова – убила она Розу?
– Нет, только ранила. Больше пострадал сын Розы Пархоменко Михаил.
– Ну, для Розки потеря невелика, даже если помрет. Она и о старшем-то своем, наверное, не сильно убивалась. Дети для нее всегда камнем на шее были, как и для Адки Архиповой ее чадо.
Катя от неожиданности растерялась. Это что-то новое… совсем-совсем новое. Если только старушка-пьянь не впала в маразм, не заговаривается.
– А вас кто ко мне направил, простите за любопытство?
– Меня? Завуч… это из пятой школы.
– А, Светкина дочка. Ну тогда ладно, со всей душой к вам отнесусь. Хотите пива?
– Нет, спасибо.
– Одна я не люблю, – баба Клаша поморщилась. – Так и заалкашить можно в одиночку. Я в молодости пила как конь буденновский. А теперь мочевой пузырь ослаб, а это для меня большая проблема, в моем-то положении. Так задавайте ваши вопросы.
– Вы ведь когда-то тоже учились в пятой школе?
– Пятая – проклятая… А хорошая школа была сначала. Ах, сколько воды утекло с тех пор, сколько пива.
– Вы помните лето пятьдесят пятого?
Баба Клаша оперлась локтем на увесистый том «Золотого века британского детектива».
– Помню ли я? Старалась забыть, как и мы все. Как и эти две куклы, Розка и Адка. Но когда такое сваливается на тебя в четырнадцать лет, смерть, она жестокая. А жизнь порой еще злее. Вам ведь кое-что известно, раз вы спрашиваете. У Архиповых девок отравили на дне рождения, слышала я. Травить у нас тут умеют. Я вот на своей шкуре это испытала. Нет, не смотрите так жалостливо, паралич-то это потом, это уже много позже. А тогда я после того ужина выкарабкалась, по больницам, правда, полгода валялась, но выкарабкалась.
– В лагере «Звонкие горны» детей отравили за ужином?
– Макароны с сыром и томатным соусом, трубчатые такие, серые, вы, наверное, таких уже и не ели. А мы их любили, особенно соус. Как сейчас помню тот вкус.
– А как вышло, что отравительницу эту, Любовь Зыкову, так быстро задержали?
– Как-как, донесли на нее, вот как. Сунулись на хату к ней съемную с обыском. И нашли – яд она спрятать не успела, видно, не рассчитывала, что к ней так быстро придут.
– На съемную хату? Но она же в лагере жила в качестве преподавательницы физкультуры.
– Она гимнастику преподавала художественную и танцы девчонкам, ну а кросс и все остальное на стадионе – это так, между прочим. Устроилась она в лагерь в июне, куда мы всем классом поехали на лето. А до этого в городе жила, присматривалась, вроде как на завод сначала хотела устроиться секретаршей. А хату, то есть комнату, она у матери Ады снимала. У них домишко был в частном секторе, мать комнату сдавала. Они там у нее весь май, весь июнь пропадали.
– Кто?
– Те, о ком вы меня спрашиваете. Розка и Адель. Приемник трофейный немецкий там вечерами у них джаз играл. Я, грешным делом, тоже туда попасть к ним хотела, но не очень-то они во мне нуждались. Они вдвоем тогда ходили друг с дружкой, я все пыталась к ним прилепиться – ну знаете, как это у девчонок бывает… Но они меня не принимали.
– А в лагерь пионерский они тоже поехали?
– Ну да, всех нас тогда на лето туда родители отправляли.
– Значит, они тоже выжили, как и вы, после того ужина?
– Их ужина лишили. Пионервожатая распорядилась – оставить без ужина. Это еще на линейке, когда их перед всем лагерем песочили, прорабатывали, мозги им вправляли. А после ужина еще хотели провести сбор отряда, вопрос стоял – выгнать их вон.
– За что выгнать?
– За плохое поведение, – баба Клаша сделала внушительный глоток пива. – Я вот только не пойму, почему вас все это, давно быльем поросшее, интересует. Неужели связь какую-то для себя видите?
– Точно не знаю еще, но поверьте, это не простое любопытство, – честно призналась Катя. – Все же, кто мог донести на Любовь Зыкову тогда?
– Кто… они, конечно, и донесли.
– Роза и Адель?!
– Они ж терлись дома возле нее весь май и июнь, она не только им пластинки трофейные, что с собой привезла, ставила, она им и про войну рассказывала. Как немцев травила словно крыс. Хвасталась перед ними. А когда такое в лагере случилось с нами, когда милиции потом понаехало, все только и кричали – отравили, отравили… Испугались они, вот и рассказали. Испугались, что им тоже не поздоровится. Хотя… что с них взять тогда, это мы больше были перед ними виноваты, мы – остальные дети.