– Я попрошу сроку шесть недель.
– Хорошо, на шесть недель я согласен.
– Кому их отдать?
Разбойник некоторое время думал.
– Моей жене, – сказал он.
– Хорошо!
– Но она не должна знать, откуда и как я добыл эти деньги.
– Этого не будет знать ни она, ни кто-либо другой! Но и ты, в свою очередь, никогда не предпримешь ничего против церкви Божьей Матери в Этампе или против какой-либо другой церкви, находящейся под покровительством Святой Девы?
– Никогда.
– Честное слово?
– Честное слово Артифаля!
– Иди, брат мой, и не греши больше.
Я поклонился ему и сделал знак, что он может уйти.
Он как будто минуту колебался, потом, осторожно открыв дверь, ушел.
Я опустился на колени и стал молиться за этого человека. Не успел я окончить молитву, как в дверь постучали.
– Войдите, – сказал я не оборачиваясь.
Кто-то вошел и, видя, что я молюсь, остановился около меня.
Когда я окончил молитву и обернулся, то увидел Артифаля, неподвижно стоявшего у дверей с мешком под мышкой.
– Вот, – сказал он мне, – я принес тебе обратно твою тысячу франков.
– Мою тысячу франков?
– Да, я отказываюсь также и от остальных двух тысяч.
– А все же данное тобою обещание остается в силе?
– Конечно.
– Стало быть, ты раскаиваешься?
– Не знаю, раскаиваюсь я или нет, но я не хочу брать твои деньги, вот и все. – И он положил мешок на буфет.
Затем он постоял в раздумье, как бы намереваясь спросить меня о чем-то.
– Что вы хотите? – опередил я его. – Говорите, мой друг. То, что вы сделали, хорошо, не стыдитесь поступить еще лучше.
– Ты глубоко веришь в Божью Матерь?
– Глубоко.
– И ты веришь, что при ее заступничестве человек, как бы он ни был виновен, может спастись в час смерти? Так вот взамен твоих трех тысяч франков дай мне какую-нибудь реликвию, четки или что-нибудь другое, чтобы я мог поцеловать их в час смерти.
Я снял образок и золотую цепочку, которые моя мать надела мне на шею в день моего рождения и с которыми я с тех пор никогда не расставался, и отдал их разбойнику.
Разбойник приложился губами к образку и убежал.
Целый год я ничего не слышал об Артифале. Он, без сомнения, покинул Этамп и орудовал в другом месте.
В это время я получил письмо от моего коллеги, священника из Флери: моя добрая мать была очень больна и звала меня к себе. Я взял отпуск и поехал к ней.
Два месяца хорошего ухода и молитв восстановили здоровье моей матери. Пришла пора расставаться. В веселом расположении духа я вернулся в Этамп.
Я приехал в пятницу вечером. Весь город был в волнении: знаменитый разбойник Артифаль попался около Орлеана, его судили в суде этого города, осудили и отправили в Этамп, чтобы повесить здесь, так как все его злодеяния совершены были главным образом в округе Этампа.
Казнь совершена была в то же утро.
Вот что я узнал на улице, но, войдя в свой дом, я узнал еще другое: женщина из нижней части города приходила накануне утром, то есть как только Артифаля привезли в Этамп на казнь, и раз десять осведомлялась, не приехал ли я.
Настойчивость эта меня не удивила. Я сообщил о своем приезде заранее, и меня ждали с минуты на минуту.
В нижней части города я знал только одну бедную женщину – ту, которая только что стала вдовой. Я решил отправиться к ней раньше даже, чем отряс прах с моих ног.
От дома священника до нижней части города было довольно близко. И хотя уже пробило десять часов вечера, я полагал, что женщину, которая с таким нетерпением желала меня видеть, мой визит не обеспокоит.
Итак, я спустился в нижнюю часть города и попросил указать мне ее дом.
Так как все знали ее как святую, никто не осуждал ее за преступления мужа, никто не позорил ее за его позор.
Я подошел к двери. Ставня была открыта, и через стекло рамы я увидел бедную женщину, стоявшую у постели на коленях, – она молилась. По движению ее плеч можно было заметить, что, молясь, она рыдала.
Я постучал. Она встала и поспешно открыла дверь.
– А, господин аббат! – воскликнула она. – Я угадала, что это вы. Когда постучали в дверь, я поняла, что это вы. Увы! Увы! Вы приехали слишком поздно: мой муж умер без исповеди.
– Умер ли он с дурными чувствами?
– Нет, напротив. Я убеждена, что в глубине души он был христианином, но он не желал другого священника, кроме вас, он хотел исповедаться только вам и заявил, что исповедоваться он будет если не перед вами, то только перед Божьей Матерью.
– Он вам это сказал?
– Да, и, говоря это, он целовал образок Богородицы, висевший у него на шее на золотой цепочке, и очень просил, чтобы образок этот с него не снимали, уверяя, что если его похоронят с образком, то злой дух не овладеет его телом.
– Это все, что он сказал?
– Нет. Расставаясь со мною, чтобы взойти на эшафот, он сказал, что вы приедете сегодня вечером и что по приезде вы сейчас же придете ко мне. Вот почему я и ждала вас.
– Он вам это сказал? – спросил я с удивлением.
– Да, и еще он поручил мне передать вам последнюю его просьбу.
– Мне?
– Да, вам. Он сказал, что, в каком бы часу вы ни приехали, я должна просить… Боже мой! Я не осмелюсь высказать это вам, это было бы слишком мучительно для вас!..
– Говорите, добрая женщина, говорите.
– Хорошо! Он просил, чтобы вы пошли на место казни и там прочли над его телом за его душу пять раз «Отче наш» и «Богородицу». Он сказал, что вы не откажете мне в этом, господин аббат.
– И он прав, я сейчас же пойду туда.
– О, как вы добры!
Она взяла мои руки и хотела их поцеловать. Я воспротивился и высвободил руки.
– Полно, добрая женщина, мужайтесь!
– Бог посылает мне мужество, и я не ропщу.
– Ничего больше он не просил?
– Нет.
– Хорошо. Если исполнения этого желания достаточно, чтобы душа его обрела покой, то она найдет это успокоение.
Я вышел.
Было около половины одиннадцатого. Стоял конец апреля, воздух был еще свеж. Однако небо было прекрасно, особенно оно радовало глаз художника: луна выплывала из-за темных туч, которые придавали величественный вид всей картине.
Я обошел вокруг старых стен города и в одиннадцать часов подошел к Парижским воротам. Только эти ворота в Этамп и были открыты.