– Увы, – проговорил он, – я пришел проститься с вами и сказать вам, что покидаю этот мир, который стал невыносим для меня без вашей любви и без общения с вами. Я пришел сказать вам, что удаляюсь в монастырь Ганго.
– Вы лишились моего общества, Грегориска, – ответила я, – но не моей любви. Увы, я продолжаю любить вас, и мое великое горе в том и заключается, что отныне любовь эта является преступлением.
– В таком случае я могу надеяться, что вы будете молиться за меня, Ядвига?
– Конечно. Только недолго придется мне молиться за вас, – прибавила я с улыбкой.
– Что с вами в самом деле? Отчего вы так бледны?
– Я… Да сжалится надо мной Господь и возьмет меня к себе!
Грегориска подошел, взял меня за руку, которую у меня не хватило сил отнять, и, пристально глядя на меня, сказал:
– Эта бледность, Ядвига, неестественна. Чем она вызвана?
– Если я скажу, Грегориска, вы сочтете меня сумасшедшей.
– Нет, нет, скажите, Ядвига, умоляю вас. Мы находимся в стране, не похожей ни на какую другую страну, в семье, не похожей ни на какую другую семью. Скажите, все скажите, умоляю вас.
Я все ему рассказала: о странной галлюцинации, овладевавшей мною в час смерти Костаки, о том ужасе, о том оцепенении, о том ледяном холоде, о той слабости, от которой я падала на кровать, о тех шагах, которые, казалось, я слышала, о той двери, которая, мне казалось, открывалась, наконец, о той острой боли, которой сопутствовали бледность и беспрестанно возраставшая слабость.
Я думала, что Грегориска примет мой рассказ за начало сумасшествия, и заканчивала его с некоторым боязливым замешательством, но видела, что он, напротив, следил за этим рассказом с глубоким вниманием.
Когда я кончила, он на минуту задумался.
– Итак, – спросил он, – вы засыпаете каждый вечер без четверти девять?
– Да, несмотря на все усилия мои преодолеть сон.
– Вам кажется, что ваша дверь открывается?
– Да, хотя я запираю ее на засов.
– Вы чувствуете острую боль на шее?
– Да, хотя ранка почти незаметна.
– Не позволите ли вы мне посмотреть?
Я запрокинула голову, и он осмотрел мою шею.
– Ядвига, – сказал он через некоторое время, – доверяете ли вы мне?
– И вы еще спрашиваете! – воскликнула я.
– Верите ли вы моему слову?
– Как святому Евангелию.
– Хорошо, Ядвига, даю вам клятву, что вы не проживете и недели, если не согласитесь, и сегодня же, сделать то, что я вам скажу…
– А если я соглашусь?
– Если вы на это согласитесь, то, может быть, будете спасены.
– Может быть?
Он молчал.
– Что бы ни случилось, Грегориска, – ответила я, – я сделаю все, что вы прикажете мне сделать.
– Хорошо! Слушайте же, – сказал он, – а главное, не пугайтесь. В вашей стране, как и в Венгрии, как и в Румынии, существует предание.
Я вздрогнула, так как вспомнила это предание.
– А-а, – обрадовался он, – вы знаете, что я хочу сказать.
– Да, – ответила я, – я видела в Польше людей, страдавших от этого ужасного недуга.
– Вы говорите о вампирах, не правда ли?
– Да, в детстве я видела, как на кладбище деревни моего отца выкопали сорок трупов. Все эти люди умерли в течение двух недель, и никто не мог определить причину их смерти. Семнадцать из них носили все признаки вампиризма, то есть трупы их были свежи, и они походили на живых людей; другие же стали их жертвами.
– А как же освободили от них народ?
– Им вбили в сердце кол и затем их сожгли.
– Да, так обычно и поступают, но для вас этого недостаточно. Чтобы освободить вас от привидения, я должен знать, что это за привидение, и я с Божьей помощью это узнаю. Да, и если нужно будет, я буду бороться один на один с этим привидением, кто бы им ни был.
– О, Грегориска! – воскликнула я в ужасе.
– Я сказал «кто бы им ни был» и повторяю это. Но для того чтобы я мог успешно выполнить мое страшное намерение, вы должны согласиться на все, чего я от вас потребую.
– Говорите.
– Будьте готовы к семи часам. Отправляйтесь в часовню, пойдите туда одна. Вам придется, Ядвига, преодолеть свою слабость. Так нужно. Там нас обвенчают. Согласитесь, дорогая, чтобы я мог защищать вас, я должен иметь это право перед Богом и людьми.
Оттуда мы вернемся сюда и тогда увидим, что делать дальше.
– О, Грегориска, – воскликнула я, – если это он, то он убьет вас!
– Не бойтесь ничего, моя дорогая Ядвига. Только согласитесь.
– Вы хорошо знаете, Грегориска, что я сделаю все, чего вы пожелаете.
– В таком случае до вечера!
– Хорошо, делайте все, что вы находите нужным, а я буду помогать вам по мере моих сил.
Он вышел. Через четверть часа я увидела всадника, мчавшегося по дороге в монастырь, – это был он!
Как только я потеряла его из виду, то упала на колени и стала молиться так, как уже больше не молятся в вашей стране, утратившей веру. Я ждала семи часов и возносила к Богу и святым мои молитвы. С колен я поднялась лишь тогда, когда пробило семь раз.
Я была слаба, как умирающая, бледна, как мертвец. Набросив на голову большую черную вуаль, держась за стенку, я спустилась по лестнице и отправилась в часовню, не встретив никого по дороге.
Грегориска ждал меня с отцом Василием, настоятелем монастыря Ганго. За поясом у него был святой меч, реликвия одного из крестоносцев, участвовавшего во взятии Константинополя Виллардуином и Балдуином Фландрским.
– Ядвига, – сказал он, положа руку на меч, – при помощи Бога я разрушу чары, угрожающие вашей жизни. Итак, подойдите смело. Вот святой отец, который, выслушав мою исповедь, примет наши клятвы.
Начался обряд; быть может, никогда он не был так прост и вместе с тем так торжествен. Никто не помогал монаху; он сам возложил венцы на наши головы. Оба в трауре, мы обошли аналой со свечой в руке. Затем монах прибавил:
– Теперь идите, дети мои, и пусть даст вам Господь силу и мужество бороться с врагом рода человеческого. Вы вооружены невинностью и правдой, и вы победите беса. Идите, и да будет над вами мое благословение!
Мы приложились к священным книгам и вышли из часовни.
Тогда я впервые оперлась на руку Грегориски, и мне показалось, что при прикосновении к этой храброй руке, при приближении к этому благородному сердцу жизнь вернулась ко мне. Я уверена была в победе, раз со мною Грегориска.
Когда мы вернулись в мою комнату, пробило половина девятого.