Не прошло и получаса, как на берегу показались австрийские военные жандармы. Старший из них аккуратно извлек кинжал из горла утопленника, внимательно осмотрел его, пожал плечами и коротко скомандовал что-то.
Связь в австрийской армии была налажена весьма неплохо, поэтому еще через полчаса о том, что в реке Стырь обнаружен труп австрийского поручика с кинжалом в горле, стало известно в штабе галицийской группировки в Лемберге. Военные жандармы сработали оперативно, по аппарату беспроволочного телеграфа в Лемберг ушло детальное описание кинжала и надписи на бронзовой пластинке, по буквам.
Франц Конрад фон Гетцендорф, пребывавший в этот момент в Лемберге, вызвал к себе начальников разведывательного и оперативного отделов штаба и двух младших офицеров, экспертов, хорошо знающих русский язык. «Подарочек», принесенный речным течением, сильно обеспокоил его: если бы несчастный поручик погиб от пули, осколка, наконец, попросту утонул, ничего особенного в этом не было, на то она и война, передний край! Но кинжал? Да еще с явно русской надписью золотой гравировкой?.. Это наводило на крайне неприятные мысли.
– Что означает эта надпись? – раздраженно спросил Франц Конрад фон Гетцендорф. – И что вы можете сказать об этом оружии?
– Отличный кинжал, – отозвался один из экспертов. – Такие обычно носят уроженцы российского Кавказа. Лезгины, осетины, черкесы, аварцы. Кинжал сделан недавно, вероятно, на заказ: он точно копирует особенности традиционного оружия горцев. Дорогая вещь! Вот, посмотрите, герр Гетцендорф, здесь клинок характерно сходится на конус, а на переходе к рукоятке…
– Оставьте детали! – раздраженно перебил эксперта начальник австрийского Генерального штаба. – Главное мне понятно. Что с надписью?
– Она гласит: «Фельдфебелю Ибрагиму Юсташеву от генерала Каледина. За примерную доблесть и неустрашимость», – сказал второй эксперт. – Видимо, это наградное оружие.
Конечно же, Франц Конрад фон Гетцендорф прекрасно знал, что генерал Каледин командует 8-й ударной армией Юго-Западного фронта.
– Осмелюсь доложить, господин генерал, – продолжил эксперт, – что стилизация кинжала под старинные кавказские образцы и… э-э… имя вкупе с фамилией того, кто был награжден… Юс-та-шев. Ибрагим – да, такое имя часто встречается на Северном Кавказе. Я полагаю, что этот фельдфебель – из горцев.
– Я тоже так полагаю, – пробурчал в густые усы начальник разведотдела. – И мне это очень не нравится. Заметьте, господа: труп совсем свежий, по данным жандармерии, он пробыл в воде не более трех-четырех часов.
– Можете идти, – отправил экспертов фон Гетцендорф. Он понимал причину тревоги главного разведчика фронта.
– Горцы служат у русских, главным образом, в отрядах пластунов. Это диверсанты, – сказал толстый одышливый начальник оперативного отдела, дождавшись, когда за младшими офицерами закрылась дверь. – Мы от них натерпелись, взять хотя бы недавний взрыв склада боеприпасов. Совершенные дикари, варвары! И если сейчас отряд этих головорезов проник на нашу территорию, в оперативные тылы…
Он не стал договаривать фразу, только головой покачал сокрушенно.
– Скорее всего так оно и есть, – подал реплику начальник разведывательного отдела. – Тогда становится понятным внешне бессмысленный ночной артналет через речку Стырь.
– Вы хотите сказать, что это являлось акцией отвлечения? – нахмурился фон Гетцендорф.
– Да. Под прикрытием артналета, во время завязавшейся артиллерийской дуэли, которая, кстати, просто не могла иметь сколько-нибудь разумного тактического обоснования, русские переправили на наш берег пластунов-диверсантов. Боюсь, что теперь их отряд движется в глубь наших тылов. Вот только с какой целью?
– Мало ли? Уж конечно, не с целью одарить нас букетами роз. Еще что-нибудь взорвать. Разгромить один из наших полевых аэродромов. Перерезать рокадную железнодорожную ветку. Разрушить узлы связи. Освободить своих военнопленных. Захватить в плен или убить кого-нибудь из наших старших офицеров, – недовольным тоном произнес фон Гетцендорф. Про себя он подумал, что русские могли каким-то чудом прознать о готовящейся Рудольфом Хейзингером акции и теперь решили принять контрмеры. Конечно, делать столь далеко идущие выводы на основании всего-то одного трупа с кинжалом в горле и бессмысленного артналета русских минувшей ночью – не совсем корректно. Но сейчас, полагал фон Гетцендорф, тот случай, когда лучше пересолить, чем недосолить.
– В любом случае группу диверсантов следует возможно быстрее обнаружить и уничтожить, – резюмировал начальник австрийского Генерального штаба.
Еще через полчаса об отряде русских пластунов-диверсантов были оповещены все отделения военной жандармерии на территории Галиции. Для поимки пластунов был отправлен специальный отряд: рота австрийцев под командованием капитана. Одновременно во все военные службы Восточного (или Русского) фронта была разослана шифрограмма с приказом незамедлительно сообщать обо всем подозрительном и усилить бдительность. Удвоить караулы, поставить новые секреты…
На Лемберг опускались нежные сиреневые сумерки. Солнце уже зашло, но закатное сиянье еще окрашивало западную сторону горизонта желто-багровым светом. Казалось, там, над Карпатами, никак не может погаснуть горн огромной небесной кузницы. В мягком вечернем воздухе сильнее запахли цветы розовой маньчжурской акации и жасмина.
Парадный подъезд лембергского театра был ярко освещен, по сторонам крыльца, ведущего к дверям подъезда, сидели гривастые каменные львы с глупыми и добродушными мордами – символ города.
Фридрих Венцлов не ошибся: сегодня в театре был аншлаг, желающих послушать и посмотреть «Волшебную флейту» Моцарта в исполнении знаменитой венской труппы оказалось более чем достаточно. К театру то и дело подъезжали экипажи, по лестнице поднимались дамы в вечерних платьях, сопровождаемые мужчинами в строгих гражданских костюмах и мундирах. Среди мужчин было много австрийских офицеров.
«Опель Кадет» подполковника с денщиком Венцлова за рулем тоже остановился недалеко от театрального подъезда. Бледный Фриц галантно подал руку Магде фон Дроттнингхольм, они под одобрительными взглядами каменных львов поднялись по лестнице и вошли в фойе.
Там было уже многолюдно, сегодня в театре собрался весь бомонд Лемберга: приезд знаменитой Венской оперы – событие в светской жизни. Среди фланирующей и обменивающейся любезностями публики расположился в фойе и фотограф местной газеты со своей неуклюжей треногой, на которой был закреплен похожий на миниатюрный гроб ящик камеры. Правой рукой фотограф сжимал магниевую вспышку. Он нырнул под черное покрывало, приник глазом к окуляру своего аппарата и приготовился снимать.
Увидев изготовившегося к работе фотографа, Магда фон Дроттнингхольм чуть заметно поморщилась: ей несомненно не хотелось попадать на страничку светской хроники лембергской газетенки.
– Я не очень хорошо себя чувствую, – сказала она своему спутнику нарочито капризным тоном, – лучше будет, если мы сразу пройдем на места.