…Хейзингер испытывал беспокойство и смятение, которые лишали его привычной уверенности в собственных силах. Но способность трезво анализировать ситуацию он сохранил в полной мере. Надо срочно брать себя в руки и выправлять положение! Главное – не допустить, чтобы дикари захватили его цистерну. И надежно обезопасить от вторжения штабной вагон, а то ведь подумать страшно, что может случиться, если бестии с кинжалами ворвутся прямо сюда!
– Майор, – командным тоном обратился он к Ванчуре, – срочно отцепляйте хвостовую бронеплощадку!
От удивления и негодования слова застряли у Ванчуры в глотке.
– Н-но там же наши люди, мои солдаты! – покраснев, точно вареный рак, мучительно выдавил из себя комендант бронепоезда. – Я за них отвечаю! Что же, отдавать их на съедение дикарям?! Это бесчестно, в конце концов! Нужно посылать туда подкрепления, русских безумцев маленькая горстка, мы их сомнем! Мы сбросим их с поезда!
– А если нет? А если они – нас? А если они доберутся до цистерны?! Отцепляйте бронеплощадку!
– Но на площадке полно оружия: пулеметы, две гаубицы, я же отвечаю за сохранность бронепоезда!
– Что вы чушь городите? Неужели до ваших тупых мозгов еще не дошло: самое мощное оружие в составе бронепоезда – это моя цистерна!
– Я не могу понять, чего вы добиваетесь, чего вы носитесь со своей окаянной цистерной, как с иконой Пресвятой Девы Марии?! Вы уже дважды сдавали, предавали моих подчиненных! На глазах у их товарищей и единоверцев! Если это войдет в традицию, то вам недолго дожидаться пули в спину, – продолжал возражать окончательно вошедший в раж Войтех Ванчура, которому приказ Хейзингера казался совершенно идиотским. Всему же есть предел, а к бронепоезду чех относился, как к продолжению собственного тела, сроднился с ним за полтора года войны. – Я не улавливаю логики ваших действий, герр полковник. Вы – маньяк. Вы умом тронулись на своей вонючей жестянке.
– Правильно. Конечно, не улавливаете. Именно поэтому я – полковник и могу приказывать вам, а вы – майор, обязанный подчиняться старшему по званию. А не наоборот.
– Так вы даже не разрешаете попытаться сбросить русских с поезда? – с возмущением в голосе спросил не желавший уступать комендант.
Упрямство Ванчуры взбесило полковника: тут каждая секунда на счету, а чешский осел уперся именно как тупая скотина! Упрямую скотину учат палкой!..
Хейзингер покривил губы, дернул подбородком в сторону хвоста эшелона, коротко проговорил:
– Немедля исполняйте мой приказ. Иначе, Богом клянусь, вы пойдете под трибунал за злостный саботаж и неповиновение старшему по званию в условиях боевых действий. Разжалованьем в рядовые не отделаетесь. Я приложу все усилия, задействую все свои связи, но добьюсь, чтобы вы получили минимум пять лет тюрьмы.
Войтех Ванчура побледнел. Он понял: окаянный пруссак не запугивает, а говорит всерьез. И вполне может выполнить свою угрозу. Опять Хейзингер ломал Ванчуру, но не поднимать же на бронепоезде бунт!
Комендант повернулся и быстрым шагом двинулся к выходу из штабного вагона. Да, скрипя зубами выполнять идиотский приказ Хейзингера. А что Ванчуре оставалось делать?!
Только выполнить приказ оказалось не так-то просто! Босняки хоть и не блистали в большинстве своем умом, но быстро догадались, от кого исходит приказ. У них уже накопилось достаточно злости на Хейзингера за тех, кто был брошен сутки тому назад на перегоне, за тех, кто сегодня ремонтировал цистерну и угодил в санитарную машину, подозрительно похожую на тюремную. А сейчас, получается, снова предавать своих земляков?! По произволу гнусного немца-лютеранина, которого они, правоверные, за человека-то не держат?! Ну нет! Дудки!
Теперь уже приказ Ванчуры никто не спешил исполнять, а у коменданта не было той внутренней уверенности в своей правоте, которая помогает командиру жестко настоять на своем. Как раз наоборот: внутренне он был согласен с босняками. Они ведь не отказывались поспешить на помощь своим, но отцеплять бронеплощадку, на которой шла рукопашная свалка, категорически не хотели.
Но Ванчура уже решил: приказ Хейзингера он выполнит, хвостовую площадку отцепит, даже если сцепку придется разводить своими руками. Комендант и двое унтеров двинулись к месту схватки. Бронепоезд, притормозивший перед крутым спуском, шел все медленнее.
Между тем поручик Голицын со своими пластунами уже почти выбил босняков с хвостовой бронеплощадки. У противника не было возможности противостоять яростным горцам, распаленным боем. Еще полминуты, и Голицын ворвался бы в ложный санитарный вагон, следующий с хвоста, так что у опасений полковника были основания!
Однако этой минуты ему не дали.
Сергей балансировал на узкой «полочке» над сцепленными штрауб-замком буферами бронеплощадки и следующего вагона. Сзади раздавались леденящие душу крики: там продолжалась резня, но уже смело можно было говорить, что начало боя за бронепоезд сложилось удачно для нападавших.
Голицын, Ибрагим Юсташев и еще двое пластунов примеривались, как половчее перепрыгнуть на «полочку» соседнего вагона, но в этот момент его задняя дверь распахнулась и прямо напротив поручика появился Ванчура с двумя страхующими его босняками.
Сергей успел удивиться: только трое человек? Голицын предполагал, что Хейзингер пошлет к хвостовой платформе куда более значительное подкрепление, и был готов к этому, но вот того, что полковник предпочтет не драться, а сбросить хвост, как ящерица, и снова удрать, – этого поручик не ожидал.
Не теряя ни секунды, Ванчура рухнул на колени и принялся вставлять штифт тяжелого и длинного ключа в отверстие штрауба. Сергей, поняв, как неожиданно и скверно оборачивается дело, выстрелил в коменданта, но сегодня судьба хранила Войтеха Ванчуру: сцепку тряхнуло на рельсовом стыке, и пуля из голицынского «нагана» лишь пробила чеху левое плечо. С хриплым стоном комендант завалился прямо на торчащий вверх рычаг ключа. Веса его полного тела оказалось достаточно: раздался пронзительный скрежет, и захваты лапок штрауба вышли из гнезд. Между «санитарным» вагоном и хвостовой бронеплощадкой появилась щель, она быстро расширялась. Пластун, стоявший рядом с Голицыным, азартно прыгнул вперед, словно решив в одиночку остановить уходящий состав, перелетел через провал, но был сбит ударом одного из босняков прямо под колеса останавливающейся бронеплощадки.
Сергей яростно выругался: проклятый лис Хейзингер снова, уже в третий раз, уходил от него! Заговоренный он, что ли?!
Когда отцепленная бронеплощадка, прокатившаяся по инерции с треть версты, окончательно остановилась, Голицын приказал своим солдатам покинуть ее, предварительно сняв замки с двух орудий и разломав ствольные коробки пулеметов. Убитых и раненных в сватке босняков так и оставили на площадке, предварительно разоружив. Босняки прекратили всякое сопротивление, как только поняли, что платформа отцеплена от поезда, что их бросили на произвол судьбы. Они очень опасались, что сейчас их вырежут всех до единого, но никто их убивать, естественно, не стал: к чему излишняя жестокость? Нижние чины, унтера – они, по сути, ни в чем не виноваты, вот если бы Хейзингера сцапать… Пусть те из босняков, кто успел сдаться целым или легко ранен, позаботятся о своих убитых и тяжело раненных товарищах.