– Вот тебе, дорогой, и сказка о потерянном времени. Смотр открывает таланты. То, что тебе удалось бежать, считай величайшим достижением. Тебя взяли в Услачах, плохо обыскали, сделали укол и допросили. Наверное, это был необычный допрос. Ты был на базе – я видела, как тебя тащили по тоннелю. После допроса тебе ввели что-то бодрящее, подавляющее боль. Но и временно парализующее волю. Зарядили установкой, и ты делал именно то, что хотели эти люди. Причем для посторонних оставался самим собой. Немного не в себе, но никак не подставным. В этом не усомнились ни Черкасов, ни диспетчер. Но потом ты все забыл, и последний лучик в твоей памяти – это полное поражение в Услачах, где из тебя делали котлету… Представляю, дорогой, что ты им рассказал. И про меня, и про Орден. И про «контору». Твоя жизнь, любовь моя, – это увлекательнейшее собрание интересных людей и событии. Поэтому нисколько не удивлюсь, если они решили оставить тебя в живых и использовать в своих целях. А ты, подлый, сбежал.
– Ты просто душка, Динка, – кисленько улыбнулся Туманов. – Посидела и разложила мою беду по полочкам. Одного не учла – мне-то каково? Что они сотворили с организмом – я ведь не знаю!
– А мне кажется, тебе не стало хуже, – подняла усталые глазенки Алиса, – прыгаешь неплохо, дерешься на зависть, и удачливый ты какой-то, Туманов, не в меру…
В этот день он крепко покорешился с Чесноковым. Капитан оказался неплохим человеком, абсолютно нелюбопытным и озабоченным лишь тем, где бы выпить. Служба его в Куржуме была легка и неопасна, что и позволяло Чеснокову с чрезвычайной легкостью деградировать (когда я узнала, что ему двадцать девять, а не три дня до кремации, у меня глаза на лоб полезли). Стоило Туманову показать менту несколько тысячных купюр, как тот тут же решительно гарантировал нашу безопасность и заявил, что предстоящую ночь мы проведем у него дома, а утром он отвезет нас на служебной машине до трассы, где лично организует дорогим гостям комфортное авто до Лесосибирска.
В принципе, так и было. Заперев в 18.00 сельсовет на большой амбарный замок, он повел нас огородами – как объяснил, к местному авторитету, тете Груне, держащей в подполье небольшую «винную лавку». Пока он затоваривался, мы ждали у сортира, гадая, почему, собственно, единственного на округу правоохранителя здесь совсем не уважают. А исторически так сложилось, объяснил Чесноков, возвращаясь и придерживая оттопыренные карманы френча. Вовремя недожал, дал слабину. Да и опять же – бабка держит на него маленький компроматик по аморалке – мол, человек не железный… (Чесноков гордо подмигнул и сделал такую мечтательную мину, что сразу стало понятно: этот компроматик – единственное достижение в его жизни.)
– Предстоит славная ночь, – шепнул Туманов, – даже не знаю, когда освобожусь.
– Надеюсь, освободишься, – отрезала я, – иначе толку от тебя… Чего он там набрал?
– Не знаю, – Туманов как-то неискренне развел руками. – Говорит, хорошему вину этикетка не нужна.
Это была прекрасная ночь – тихая, черная, наполненная пряным ароматом полыни. Проведенная на мягкой постели – впервые за много ночей, когда никто не висел над душой и не бренчал на нервах.
Оттого я и злилась.
Над головой, в районе чердака, поскрипывала Алиса – девицу определили в «одиночку», на что она долго и грязно ругалась, но ее мнения никто не слушал. Жена Чеснокова спала в летней кухоньке. Тихая, рано раздобревшая женщина, мне было чисто по-человечески ее жаль – уж очень она напоминала унтер-офицерскую вдову, которая сама себя высекла.
Мужики добрую половину ночи проторчали на веранде. До спальни доносились пьяные выкрики.
– Да знаешь ты, каким я парнем был! – взывал Чесноков. – Да что бы ты понимал в жизни ментовской, охрана долбаная!.. Да я тебе без восточного базара, да в натуре!.. Да ты послушай!..
Потом, после монотонного монолога, разражался новый взрыв эмоций.
– Не-е, братан, не пойдет! – орал капитан. – Вот вмажем вторую – тогда и иди, топчи свою клиентуру! Я тебе на правах председателя приказываю!..
Прошло минут пять, десять. Туманов не шел.
– Негодяй… – шептала я в дрожащую мглу. Отчаялась и решительно отвернулась к стене. Только заснула – он тут как тут. Закряхтел, пытаясь сделать под меня подкоп, затрещал пружинами. Запашок от него стоял – хоть стены обклеивай.
– Динка… – захрипел Туманов. – С-солнышко… Ты мое д-девятое чудо света… Ты спишь?
– А кто у тебя восьмое чудо света? – буркнула я.
Он озадачился.
– А сколько их всего?.. Знаешь, Динка, ты меня не мути, у меня и без того х-хор б-балалаечников в ушах… П-понимаешь, я с ш-шантрапой на реке пил, с Ч-чесноковым пил, но все это ради вас с Алисой, т-ты не забывай… С-слушай, д-давай я кровать разверну, а то н-не видно тебя ни хрена…
– Да спи уж, горе мое, – я сбросила с себя его руку. – Продрыхнешься – там и приставай. А сегодня не лезь. Вон, до ветру лучше сбегай, мало ли чего, поплывем мы с тобой…
– А и верно, – удивился Туманов. – П-пора, брат, п-пора, – он сполз с кровати и убрел куда-то в темень, сшибая тазики и бормоча про «дранг нах вестерн», про «облико морале», про изделия из авиационной резины и какую-то пятую поправку, согласно которой никто не может послать его дважды.
– Чего-то мне память с кем-то изменяет, – по складам выговорил он на рассвете, ероша немытые волосы. – Я вчера как, Динка, ничего? Не уронил достоинства?
– Десять раз не уронил, – сказала я, влезая ему под мышку. – Согласна на одиннадцатый…
Чесноков сидел на веранде. Трясущимися губами тянул из кружки какой-то брандахлыст на травах и одновременно пытался продуть сигарету с фильтром, упрямо думая, что это «беломор». В ногах сидел обросший шерстью поросенок и преданно смотрел ему в глаза. Я где-то читала, что поросята обрастают шерстью от голода, чтобы лучше сохранять тепло.
– Слышь, братан, – стуча зубами, вымолвил мент, – ты мне тугриков не накапаешь на опохмел?
– Накапаю, братан, тебе – да не накапать? – ответно простучал морзянкой Туманов. – Только ты нас сперва помой, приодень да на шоссе свези. А там и проси чего хочешь…
Даже в сирой глубинке деньги знают свое дело. Перед тем как протопить баньку, Чесноков отвел нашу компашку на так называемый склад удобрений бывшего совхоза «Светлый путь», где в подполье, под гнильцой просроченных гербицидов, пестицидов и прочих глистогонных обнаружился склад готовой одежды. Раздавшаяся вширь тетка – хозяйка склада – поначалу отказалась заикаться про подполье. Но шелест купюр в корне изменил ее представление о визитерах. Гостям «было указано». Мы спустились в подвал и окунулись в царствие гниющей мануфактуры. О генезисе сей благодати можно было только подозревать. Скорее всего – заначка какого-нибудь коммерсанта-неудачника из района, не поладившего в прошлую эпоху с национал-патриотами и вынужденного за мзду местному начальству сховать свой товар туда, где не ступала нога «патриота». Годы прошли, коммерсант сгинул в водовороте, а товарец остался и стал откровенно попахивать. Но, естественно, ответственная за него тетка не стала бы раздавать его направо и налево. Только за деньги. И не весь. А вдруг вернется кормилец…