Из архива Музея истории
Французской революции, Париж:
«Волнения в рабочих секциях продолжаются. В секции Гравилье активные граждане митинговали двое суток непрерывно.
10 жерминаля в 10 секциях на перевыборах комитетов представители санкюлотов победили, переизбрав комиссаров в полном составе. Обстановка обостряется.
11 жерминаля депутация секции Кен-Венз явилась в Конвент с требованиями. Состав требований:
– заклеймить позором переворот 9 термидора;
– указать на плачевные последствия отмены максимума;
– учредить в Париже выборный муниципалитет;
– восстановить народные общества;
– ввести в действие конституцию
12 жерминаля в секциях Ситэ, Инвалидов и Кен-Венз прошли большие народные собрания. На собраниях речь шла об объединенном походе в Конвент по образу депутации Кен-Венз 11 жерминаля. С теми же требованиями, но с большей решительностью действий…»
ПРИПИСКА НА ПОЛЯХ ДРУГИМ ПОЧЕРКОМ:
«Жюно! Твою дивизию! Какого гоблина ты мне докладываешь о подготовке событий, которые произошли еще вчера?! И про которые я и так уже знаю! А в некоторых даже участвовал! Ты начальник штаба или куда? Почему ни хрена нет о том, что в богатых секциях «людям порядка» еще 2-го жерминаля раздали ружья по сто стволов на секцию?!
Я от тебя чего требовал по части разведки? Где анализ ситуации? Где выводы? Почему в сводке одни только слухи?
P.S.: И какого черта я узнаю о прибытии к нам под нос бригады Бриана от сержанта Жубера?!.»
4
«Дорогой друг любезная мадемуазель Полин!
Не могу высказать, какую радость принесло мне ваше письмо!
Я перечитывал его множество раз и постоянно ношу с собой как знак вашего доброго отношения ко мне и того, что вы обо мне помните! Вне сомнения я счастлив! Единственное, что огорчает меня, это то, что вы слишком редко пишете вашему преданному другу! Но я не обвиняю вас! У вас не так много свободного времени. Ведь вы должны помогать вашей уважаемой матушке в содержании дома, а также много сил отдаете организации ваших замечательных еженедельных салонов (где некогда бывал и я, о чем неизменно вспоминаю, тоскуя о наших с вами встречах).
У меня, мадемуазель Полин, тоже не так уж много выдается не занятого делами времени. Но я, тем не менее, стараюсь писать вам при любой возможности. Вот как сейчас: я закончил работу с протоколами Исполнительного Комитета Коммуны, которую поручил мне ваш неугомонный брат в дополнение к моим обязанностям начальника штаба Второго воздухоплавательного отряда и, борясь со сном, предвкушаю мысленно предстоящую беседу с вами в оставшиеся до рассвета пару часов – никто не помешает мне насладиться нашим общением, ничто не отвлечет от любования вашим милым образом!
Итак. Что у нас новенького?
Ваш брат, м-ль Полин – великий человек! (Правда, сам он при этом называет себя идиотом, но эта скромность лишь подчеркивает степень его величия, как мне кажется…) Я и раньше это знал, но сейчас уже никто не усомнится в его гениальности: то, что он сумел сделать за несколько дней, не имея в своем распоряжении практически ничего, – бесподобно. Лишь Цезарю да Александру Великому удавалось в прежние времена подобное!..»
5
Из записок Лазара Карно:
«В тот день Конвент назначил мне дать объяснение по ходу работ в Шале-Медон, по которым возник ряд вопросов. Чтобы не ударить в грязь лицом, я вызвал в Париж генерала Бонапарта, руководившего всей деятельностью непосредственно на месте. Генерал Бонапарт незамедлительно прибыл, и мы с ним часть утра провели в отведенных для работы помещениях дворца Тюильри, готовя тщательный доклад для депутатов. Генерал Бонапарт решительно отмел все сомнения по поводу необходимости ведущихся работ, указав на большие масштабы поставленной перед ним задачи и присовокупив также перечень уже полученных новшеств, включая новые станки по обработке металла, быстросооружаемые дороги для конного транспорта, и, безусловно, удивительное открытие гражданина Лебона, демонстрация которого намечена была в самые ближайшие дни.
Мы настолько увлеклись проработкой аргументов про и контра предстоящего доклада, что не слышали и не видели ничего происходящего вокруг дворцового комплекса (тем более что окна нашего помещения выходили во внутренний двор). Каково же было наше удивление, когда, выйдя в коридор, мы обнаружили немалое количество людей, торопливо направлявшихся к запасным выходам из дворца. В том числе и депутатов. На наш удивленный вопрос нам ответили, что толпа жителей предместий окружила Тюильри и уже готова смять охрану и ворваться в зал заседаний. И что пока не поздно, лучше прибегнуть к бегству.
Однако не все были настроены столь пессимистично. Мой знакомый, депутат Бурдон, сказал, что направляется, чтобы призвать на помощь патриотов центральных секций, дабы разогнать наглую толпу.
Я оказался в затруднительном положении, не зная, как поступить. Но генерал Бонапарт решил тогда все за меня.
Произнеся, кажется, по-корсикански, странную фразу:
– Люди, витающие в облаках… [16] – он быстро подошел к окну, выходящему на улицу, и некоторое время вглядывался в происходящее там. А затем обратился ко мне: – Это и в самом деле просто толпа. Орут и машут руками… Разогнать их ничего не стоит. Не кажется ли вам, гражданин Карно, что при подобном раскладе интересней было бы пройти в зал заседаний и полюбоваться спектаклем из партера?
Я не нашелся, что возразить. И таким образом стал свидетелем переломного момента французской истории: волею обстоятельств именно в этот день жерминаля, когда народное возмущение захлестнуло даже Национальное Собрание, работу его впервые наблюдал лично присутствовавший Наполеон Бонапарт.
А он именно наблюдал. Беснующаяся толпа не интересовала его. Истерические женщины, метавшиеся по проходам с распущенными волосами и пронзительными завываниями «Хлеба! Хлеба!», едва удостаивались его взгляда. Скрестив руки на груди и сжав зубами незажженную трубку, подобно капитану попавшего в шквал судна, Бонапарт внимательно следил за действиями депутатов, стоя у стены рядом со мной. И можно было не сомневаться – ему уже тогда, без сомнения, был ясен смысл происходящего!
– Шустро работают! – оценил он, когда депутат Мерлен из Тенвилля бросился навстречу вошедшим в зал санкюлотам с простертыми руками и разразился речью от имени пришедших, не дав им рта раскрыть. С Горы ему закричали: «Мерлен, на место! Прекрати демагогию!», на что он с пылом отвечал: «Мое место среди народа! Я не хочу, чтобы вы его вводили в заблуждение!» – чем вызвал громкую, но бестолковую перепалку с депутатами-монтаньярами, возмутившимися брошенным обвинением.