И в тот момент, когда на площадку выскочили заложники, с противоположной стороны, с улицы вынырнул еще один вездеход патруля.
Вадим, ничего не понимающий, но мгновенно сообразивший, что упершийся в них луч света ничего хорошего не обещает, бросился на землю, не забыв пинком сбить с ног жирняка. В следующую секунду с той стороны, откуда они бежали, по прожектору, по рычащему в паре десятков метров вездеходу, ударила длинная пулеметная очередь. это больше походило на трещотку, знаете, такую детскую трещотку, которую везешь, а она трещит. Вот только пули были самыми настоящими, свинцовая метель бушевала в метре с небольшим над головами беглецов, и это было по-настоящему страшно, не так, как в фильме или компьютерной игре. Когда летят пули – они издают мерзкий, берущий за душу свист, его почему-то слышно даже через грохот пулемета. И вот этот свист и был самым страшным – казалось, что каждая пуля летит в тебя.
Бес сориентировался мгновенно – понял, что пулеметчик противника не станет стрелять по своей машине, он не знает, что машина захвачена. Развернув «Виккерс», он полоснул по машине противника длинной очередью и по искрам рикошетов понял, что попал. А не попасть было невозможно, сотня метров – для пулемета это не расстояние. В конце длинной очереди взорвался бак, машины здесь были бензиновыми, но не так, как показывают в синематографе – страшный взрыв, море огня. Просто глухо грохнуло, и занялось пламя.
Кто-то подбежал к машине.
– Быстро сюда! Бегом!
Стрельба прекратилась так же неожиданно, как началась – просто все стихло. В нескольких десятках метров от них занималась пламенем, разгораясь, машина, призрачные отблески пламени танцевали в ночи, освещая всю сцену действия изменчивым, каким-то сумрачным светом. Как только закончилось, Вадим сразу поднял голову и осмотрелся. Слева от него кто-то лежал и стонал.
– Быстро сюда! Бегом!
Их спаситель подхватил за руку девчонку, потащил к машине. Сам Вадим вскочил, готовый бежать, и тут вспомнил о том, что он теперь отвечает не только за себя.
– Вставай!
Жирный странно дернулся и застонал еще громче.
– Ты что, ранен?
– Нет...
– Вставай!
– Я боюсь...
И захныкал – только тут Вадим понял, что жирдяй не стонал, он хныкал, как девчонка. Сам он помнил, как последний раз плакал в семь лет – после того как отец выпорол его за вранье. Это были злые и досадливые, душащие слезы, притом, как и подобает настоящему сибиряку, он не ощутил ни раскаяния, ни осознания своей вины – просто он разозлился и на себя, и на отца, такая уж сибирская натура, в Сибири никогда не было ни покорных, ни послушных людей. Потом отец еще не раз его порол, но он больше никогда не плакал, а часто потом с вызовом, специально, делал то же самое, за что его предыдущий раз выпороли. Единственное, чего Вадим боялся – так это исключения из скаутов, почему-то ему казалось, что быть отвергнутым обществом, такими же, как он, пацанами – страшнее этого ничего нет. Но, будучи скаутом, не раз попадая с пацанами в самые разные ситуации, он ни разу не видел, чтобы кто-то из них ревел. Он помнил, как в прошлом году Гошка упал с обрыва, чудом остался жив, сломал руку, ногу, несколько ребер, но когда его несли на плащ-палатке, он не позволил себе заплакать. А тут...
– Вставай, быстро!
– Быстро в машину!!!
Двигатель уже работал, и Вадиму вдруг показалось, что сейчас уедут без него.
– А ну вставай, трус!
Чтобы придать весомости словам, он схватил жирдяя за шиворот и рванул на себя, а ногой поддал по ребрам. Считалось бесчестным бить лежачего, но он просто не знал, что еще делать.
– Ты чо?
– Вставай! Пошел!
Так, за шиворот, Вадим потащил к машине того, за кого теперь он отвечал. Это был первый в его жизни опыт, когда он отвечал не только за себя и не только за такого же, как он, скаута, но за более слабого, за гражданского. Опыт – не сказать, что удачный, но все же лучше, чем никакой.
Через несколько лет Вадим, тогда уже лейтенант русской армии Островский, вспомнит именно этот момент, почему-то именно он придет ему в голову, прорвется через все преграды памяти, когда сама его жизнь будет висеть на волоске. Это будет многим позже, совсем в другой стране и при других обстоятельствах. Находясь в одном из последних поднявшихся с земли вертолетов над горящим городом, он будет вести огонь из бортового пулемета, стараясь увидеть и уничтожить врага, прежде чем враг уничтожит их. В десантном отсеке будет сильно пахнуть дымом и страхом, вертолет будет здорово трясти, а рядом будут другие солдаты, люди не его крови, не его веры и не его нации. Но он будет сражаться на их стороне, как сражался все предыдущие дни, и сражаться с такой же самоотверженной яростью, с какой он сражался бы за Россию.
Но все это будет потом. Много позже.
* * *
Пулемет был в какой-то степени лучше автомата, в конце концов, это скорострельная авиационная спарка, установленная на автомобильной турели и способная в считанные секунды выплюнуть в противника сотню пуль. Но Бес не знал про эти пулеметы ничего – ни как за ними ухаживать, ни какие патроны находятся в лентах, где они куплены и как хранились. Поэтому, по здравом размышлении, он оставил пулемет в покое, взяв основным оружием свой автомат, в надежности которого не сомневался.
Только сейчас он понял, в какое дерьмо они влезли. Вдвоем с Арабом они ушли бы с девяностадевятипроцентной вероятностью. Малая группа – это не так плохо, она мобильна, маневренна, малозаметна. Но теперь... он видел, как лежал на земле и хныкал тот пацан, и знал, что переход в горах толстяк не выдержит.
Но и бросить его он не мог. Изначально группы спецназа задумывались как группы одноразового использования с основной задачей – охота за мобильными пусковыми установками ракет противника. При этом эксфильтрация, отход с вражеской территории не предусматривался, они должны были найти установку и навести по ней удар. Либо уничтожить ее – и самим погибнуть при этом. Навести удар – значит, скорее всего, это будет удар тактическим ядерным оружием, шансов уйти нет.
И даже на такие задания, пока учебные, понарошные, но все знали, что в любой момент они могут превратиться в боевые, – находилось много добровольцев.
В конце семидесятых концепцию применения войск специального назначения радикально поменяли – теперь они должны работать в глубоком тылу противника длительное время, разлагать его тыл, уничтожать объекты особой важности с помощью ранцевых ядерных и обычных фугасов, передавать разведданные, организовывать саботаж и сопротивление. В этом случае – требовались высококвалифицированные специалисты, способные выживать в тылу противника длительное время. Им следовало по возможности возвращаться назад, ибо такого специалиста готовят долго, несколько лет, и использовать его для одноразовых заданий – расточительно. Сейчас любой оперативник специальных сил, как и любой солдат-общевойсковик знали: армия сделает все, чтобы спасти вас, где бы вы ни оказались. Совершенно недопустимо оставлять врагу хотя бы одного солдата. Нельзя бросать своих – это одно из правил, выбитых на скрижалях, правил, помогающих армии существовать и выполнять боевые задачи. Этот правило распространяется не только на солдат, но и на гражданских. Любой подданный Российской империи и его самодержавного монарха вправе рассчитывать на помощь и покровительство государства и Его Величества где бы то ни было. Если, когда они сюда шли, Бес задумывался над тем, правильно ли они поступают, нарушив приказ, то теперь, когда дети были у них, он без раздумий положил бы жизнь для того, чтобы их спасти. Но он мыслил трезво и объективно, он сам в свое время видел тренировочный лагерь, сам тренировался в нем и становился свидетелем того, как его ровесники подходили и звонили в колокол, поскольку не в силах были выдержать то, что с ними происходило. Он помнил, какими они были и почему сошли с дистанции. И он видел, что один из троих спасенных ими – не пройдет, он из тех, кому нужен колокол под рукой.