А так – это был простой, скромный, неприхотливый в быту человек, любящий свою семью, простую физическую работу, много читающий. Он правил, особо и не правя, по воспоминаниям современников, он ненавидел власть, не любил свой титул и исправлял свои обязанности только из воспитанного в нем дворянского чувства долга перед страной. К сожалению, он не оставил после себя наследника, кроме больного гемофилией Алексея, тоже доброго, любящего Россию, органически неспособного ко злу и жестокости человека. На этом род прервался... чтобы продолжиться уже по женской линии. На польском престоле теперь сменяли друг друга цари, чей род шел от Татьяны, единственной дочери Николая Второго, которая не передала своему потомству гемофилию. Увы... но дар британской королевы Виктории [121] буквально подкосил многие правящие дома... и выбирать приходилось именно так.
Царь Константин взошел на престол довольно рано... и самым страшным воспоминанием его отрочества был большой мятеж восемьдесят первого-восемьдесят второго годов. Ему тогда было девятнадцать... и воспоминания эти... казаки, рокот вертолетов и рев моторов бронетранспортеров, расчерченное трассерами небо над Варшавой, трупы и залитые кровью улицы, – врезались в память молодого царя надолго. Он только взошел на престол, опередив больного, слабоумного старшего брата, вскоре умершего. Это и стало причиной рокоша, конечно же, только причиной, потому что, если разлит бензин, то причиной пожара будет, в конечном итоге, не брошенная спичка, а именно разлитый бензин, и искать надо будет не того, кто бросил спичку, а того, кто разлил бензин. А бензин здесь разливали во все времена охотно и... бесхозяйственно. Во все стороны расплескивали.
Константин никогда не показывал, какую глубокую рану оставили в его душе те события... и теперь он проснулся от мутного, холодного, давно забытого чувства.
От страха.
Проснувшись, царь кликнул камердинера, оделся. Он любил придворные, пышные наряды, но сегодня оделся нарочито скромно, в сшитый по мерке в Британии на Сэвилл-Роу костюм из дорогой шерсти новозеландских мериносов. Вместо галстука он возложил на шею цепь от Ордена Андрея Первозванного, одного из высших орденов империи. На грудь приколол единственный существующий в Польше орден – орден Белого орла.
Спустившись вниз, царь приказал подавать завтрак. Завтракал он обычно просто – мед, хлеб с отрубями и черный кофе. Иногда приказывал подать яичницу из двух-трех яиц, но это бывало все реже и реже, потому как давление пошаливало, и лейб-медик запретил все жареное. Константин не раз бывал во дворце своего суверена и знал, что там питаются еще более скромно – государь всероссийский обожал пшенную кашу с салом, дичь, поджаренную на костре с травами, настоящий грузинский шашлык. Вечером выпивал большой бокал красного сухого вина, всегда из числа преподнесенных ему в подарок виноделами Грузии, Крыма, и новых территорий. Под жареное мясо мог замахнуть шустовской, даже обычно замахивал, но пьяным его никто и никогда не видел, он, бывший командир стратегического бомбардировщика, знал свою меру, ровно такую, чтобы завтра допустили к полетам. Государыня и вовсе могла неделями сидеть на черном хлебе и воде, блюдя подтянутую, совсем не изменившуюся с балетных времен фигуру. А вот Константин на сей раз решил разговеться – кликнул лейб-повара и приказал наскоро сготовить яичницу с краковской кровяной колбасой. Масса холестерина...
Чуть хромая, в обеденный зал вошел граф Потоцкий – упал на охоте с лошади и неудачно вывернул ногу.
– Где Борис? – спросил царь главного церемониймейстера при дворе.
– Он не появлялся со вчерашнего вечера, Ваше Величество, – поклонившись, ответил граф Потоцкий.
Царь поджал губы.
– Опять?
При каком бы то ни было строе, в каком бы то ни было государстве – ни один отец не одобрит сына-содомита, каким бы толерантным родитель ни был. Хотя бы потому, что содомит не продолжит род, не порадует деда шалостями подрастающих внуков. Подонок Малимон... Константин уже удалил его от двора, но больше ничего сделать не смог. Да и этого было мало, потому что в варшавском высшем свете содомитов хватало, они размножались, как плесень в сыром и темном помещении, как паутина там, где никогда не гуляет веник. Размножались, вовлекая в свои мерзостные забавы все новых и новых людей. Толерантность – Польша славилась именно ею, но в последнее время она перешла всякие пределы, превратившись в принятие зла и греха как должного. Ведь что означает фраза – «Принимай меня таким, какой я есть»? По сути, это страшные слова – пусть я погряз во зле, в грехе, в разврате, но все равно принимай меня таким, какой я есть, не пытайся меня исправить, направить к свету, к должному, ко благому, и не отрицай меня как носителя зла. А как же Библия, в которой сказано: какое может быть общение у праведности с беззаконием? И что может быть общего у света с тьмой? Только когда сын стал почти в открытую содомитом, царь задумался, – а может, и прав его венценосный родственник, что не дает подданным такую свободу? Что диссиденты, содомиты, разные кликушествующие, клевещущие, злоумышляющие у него – либо под особым надзором полиции, либо на каторжных работах, либо высланы из страны? Ведь наследник Александра – политик и гвардейский офицер, а Борис?
Содомит.
Если даже он взойдет на престол, кто продолжит род? Кто даст Польше наследника?
Самое страшное, что больше никого нет. Законных. Незаконные есть, конечно, да кто их примет на престоле, опять рокош пойдет. А законный – он один.
Что же делать, что???
Царь Константин уронил голову на скрещенные руки, задышал тяжело, как загнанная, находящаяся на последнем издыхании лошадь.
– Ваше Величество, что с вами? – испугался Потоцкий.
Царь какое-то время не отвечал. Потом – справился с собой, поднял голову.
– Найди Бориса. Тридцать дней ему на то, чтобы найти достойную партию и жениться. Помоги ему в этом. Пока он холост и занимается всеми этими богомерзкими извращениями – я не желаю его видеть. Всех, кто с ним, отослать от двора, больше я их видеть здесь не желаю, кем бы они ни были. Понял?
– Исполню в срок, Ваше Величество, – склонился перед царем Потоцкий, он был напуган, потому что ни разу не видел монарха таким.
– Теперь по протоколу. Что у нас?
– На десять – чрезвычайное заседание Тайного совета, Ваше Величество. На двенадцать – баварская торговая делегация...
– Подожди. Что за заседание Тайного совета? Кто объявил?
– Его Светлейшество, граф Сапега как секретарь, Ваше Величество.
Царь нахмурил брови. Конечно, у Сапеги было такое право, но...
– Вопросы? Тебе передали повестку дня?
– Да, конечно, Ваше Величество. Единственный вопрос – продолжающиеся беспорядки в Варшаве.
Царь лихорадочно думал.
– А что, Ян, ты сам был в Варшаве?