Горело…
Один из модулей был разрушен прямым попаданием минометной мины в хлам, еще два — повреждены. Горела штабная палатка — кто-то дьявольски точно положил мину по ее разлапистому серому, едва видному в ночи силуэту. Сейчас обстреливали мехпарк — и зловещее зарево на том месте, где стояла техника, показывало, что обстрел уже дал результаты…
— Всем залечь! Залечь!
— Дым давайте! Хорунжий, давайте дым!
Вдруг прямо на глазах у сотника один из казаков, выскочивший из своего модуля прямо в исподнем и без сапог, но тоже с автоматом, переломился, харкая кровью, и повалился там, где стоял, в разбаламученную казацкими сапогами после вчерашнего дождя грязь. Еще через секунду до Велехова донесся звук, которого он больше всего опасался услышать — звук выстрела из крупнокалиберного — не меньше пяти линий! [157] — ружья.
— Ложись! Всем залечь, так вашу мать! — истошно заорал сотник, богатырским голосом перекрывая шум обстрела, и сам повалился в жирную грязь. — Всем залечь за укрытия!
Как ни странно — помогло, многие, привыкшие с армейских времен подчиняться командам беспрекословно, повалились на землю.
— К мехпарку! За мной! Певец, Соболь, Чебак! Ко мне! К мехпарку!
Очередная мина вздыбила султаном грязь, визгнули осколки — и снова точно, поразительно точно бьют. А у них нет вообще никакой артиллерии, только броневики, пулеметы да РПГ — все их тяжелое вооружение.
Но и этого немало. Если завести пару броневиков, выехать с расположения, засечь огневые точки да, маневрируя, врезать по ним из пулеметов — тут-то запал у этих гавриков, что их сейчас обстреливают, пропадет окончательно.
Фонтан земли вздыбился прямо у руки сотника, земля плюнула ему в лицо — и только через несколько минут до него дошло, что бьют по нему, бьют прицельно, из тяжелой снайперской винтовки. Но откуда?! До ближайшей горы, с которой можно сюда стрелять, — два с лишним километра. Неужели оттуда?!
Невозможно!
Перекатился — наткнулся на кого-то, навалился спиной…
— Атаман, не задави…
Соболь. Голос спокойный — как чай пьет.
— Ты цел?
— Цел. Снайпер бьет, с горы. Я примерно засек, но не дотянусь.
— Давай за мной. Где Певец?
— К мехпарку рванул.
— Чебак?!
— Бес его знает…
— Перепорю! Давай за мной!
Выругавшись, сотник поднялся с земли и, пригибаясь, петляя, как заяц, побежал вперед, отчетливо понимая, что как цель он стал на порядок уязвимее. Но если не загасить этих — тогда они будут, как в тире, лупить, пока мины есть. И один Господь знает — сколько так ляжет казаков.
Выскочили к дороге, ведущей из мехпарка к выезду из ПВД, сзади громыхнуло — и тут вспыхнули фары, совсем близко и ослепительно ярко, глухо взревел двигатель…
— В машину!
Певец…
— Соболь! За пулемет!
— Есть!
— Давай к КП и налево сразу выворачивай!
— Есть!
— Чебак где?!
Сидевший за баранкой броневика Певец обернулся, белозубо улыбнулся.
— Дело молодое, атаман…
— Перепорю сучье племя! Гони!
По броне что-то щелкнуло, но, видимо, уже все, слишком велика дальность, пуля была на излете и пробить выдерживающую пулеметный огонь броню не смогла. Броневик прыгал на ухабах дороги, подобно взбесившемуся жеребцу. Откинув люк и пытаясь установить в турель ПКМС, Велехов на одном из ухабов приложился так, что в голове ослепительной вспышкой полыхнула боль, а с носа и разбитых губ на подбородок засочилась кровь…
— В креста твою мать!!!
Страшное, богохульное ругательство помогло, тяжелый пулемет встал-таки на свое место в турели, пальцы привычно откинули крышку, нащупали хвост ленты на двести пятьдесят — из коробки…
— Шлагбаум!
— Гони!
С треском — шлагбаум мог выдержать таран грузовика, но не разогнавшегося под горку шестнадцатитонного броневика — их АМО проломился через КПП, стрелять в них не стали — свои все же. В лихом заносе Певец развернул броневик, колеса провернулись в грязи, но в канаву таки не слетел, выправился.
— Гони! Фары выключи, не видно ни хрена!
Фары — коварная штука. Если их включить ночью — то, что они освещают, видно, зато все остальное, что выходит за грань узких световых конусов, пронзающих ночь, не видно ни хрена. Лучше уж по вспышкам садить, в полной темноте — да и их самих не так видно.
Оглушительно стукнул — словно кувалдой — короткими ДШК — раз, другой, третий. Стоявший за крупнокалиберным пулеметом Соболь — снайпер, в одночасье вынужденный переквалифицироваться в пулеметчика, — короткими злыми очередями прочесывал гору, возвышающуюся левее от их пункта временной дислокации. Расслабились — не заминировали, не выставили там заставу, не поставили никакие датчики — вот теперь и огребаем…
— Командир, свои!
Велехов, уже заправивший ленту в пулемет, повернул турель до предела вправо — над горой медленно опускались, покачиваясь пьяными звездами, две ракеты — зеленая и красная. Старый армейский способ опознания — свои. Или, наоборот, — отвлекают внимание, готовятся к отходу? А если и в самом деле свои?! Если по казакам вдарим — сами же себе потом не простим!
— Отставить огонь! Соболь, давай на связь, прощупай нашу частоту!
— Есть!
Любой снайпер в числе прочих талантов должен уметь обращаться с рацией.
Оставив пулемет, Соболь нырнул вниз, в защищенное броней чрево машины, к рации.
Да кто же там?
Решив на всякий случай проверить, сотник взял прицел чуть выше, нажал на спуск — пулемет стуканул очередью, стеганул трассером — норма! Ночью, в прыгающей на ухабах машине запросто можно заправить ленту в пулемет неправильно и в решающий момент схватки остаться безоружным. Теперь же — проверено, пулемет работает…
По ноге стукнул Соболь, сотник наклонился вниз.
— Что?!
— Там Чебак! Он с сербами! Сербы преследование ведут! Просит не стрелять!
— Сукин сын! Пусть к дороге выходит! Пусть к дороге выходит, сукин кот! Певец, давай по дороге!
И снова — тряская гонка-ралли, словно дикая скачка на необъезженном жеребце, только вместо запаленного храпа коня — утробный рев непрогретого толком дизеля…
— Стой!
Певец тормознул так, что всех бросило вперед, а сотник еще раз приложился рукой о пулеметную установку, правда, не сильно. На обочину дороги выскочили двое — плохо было видно кто. Правда, сотник и так догадался.