Уже на следующий день он обнаружил за собой слежку, не назойливую и демонстративную, а достаточно профессиональную и плотную, он не знал бы, что за ним следят, если бы не узнал одного из филеров. Тот был человеком из специальной группы криминальной разведки, особого подразделения полиции, курируемого лично Аль-Бакром и занимающегося внедрением в террористическую среду с целью получения информации о предстоящих акциях. Если эти люди занимаются слежкой, они, а не полиция и не контрразведка — значит, на то есть приказ Аль-Бакра. Значит, его не просто подозревают — про него знают всё.
Бежать было бессмысленно, и он отлично это понимал, ему не оторваться от слежки, не вырваться из ловушки Междуречья, этого государства в государстве, и все ходы наружу для него закрыты. Он обречен погибнуть здесь, и всё, что он может, — это попытаться передать информацию, пусть через десятые руки, но перепрыгнуть границы, донести, передать сокровенное свое знание, предупредить об опасности. Тогда даже его смерть послужит делу, она докажет истинность переданной информации, и те, кто его убьет, попадут в ловушку.
Поэтому он сумел-таки передать Руфь, где он ее будет ждать и когда, а на следующий день выехал в Басру.
Найти повод для поездки было проще простого — как инспектирующий офицер он имел право посещать военные части на территории всего Междуречья. Дежурный офицер подписал командировочное предписание на три дня, предписание на проведение проверки он делать не стал, потому что проверка могла быть и внезапной. Взяв в хозяйственной части разъездную машину, он с утра проехал под Вратами Единения [63] и выехал на федеральную трассу, ведущую в Басру и далее, в порт Умм-Каср.
Поездки по Междуречью в последние десятилетия, когда была реализована программа дорожного строительства, превратились в настоящие полеты. Трасса эта считалась одной из основных в регионе, она шла к глубоководным портам и потому имела пять полос в каждом направлении, десять полос бетонной автострады без единого светофора — только развязки, «клеверные лепестки». Его «Тур» — новенький бронированный внедорожник — держался в третьей полосе движения в ряду огромных фур и трейлеров с оборудованием, а в пятом ряду проносились, обходя их, как застывших в неподвижности, смазанные от скорости молнии — в пятой полосе не было ограничения скорости, и во многих местах можно было «топить» до трехсот. Так многие и делали — на Востоке были шальные деньги, их тратили легко и свободно, особым спросом пользовались германские и италийские суперкары, способные подолгу лететь на скорости в двести пятьдесят — триста километров в час. Иногда князя навещала недобрая мысль, что все это мотовство — вынужденное, что они живут, как в жерле вулкана с едва присохшей коркой, и каждый помнит, что под ногами — раскаленная магма, и наслаждается жизнью, понимая, что в любой момент все это может быть безжалостно отнято. Блеск отделанных стеклопанелями небоскребов и нищета «бедуинских» кварталов [64] , бронетранспортеры и огромные «пустынные» тягачи с бурильными установками, кранами и трубами на полуприцепах, роскошь приемов и ночные жестокие перестрелки на улицах, изысканные наслаждения, смерть и опасность, шелест крупных ассигнаций и лязг передернутого затвора — вот что такое был русский Восток. Здесь они, русские офицеры, в атмосфере насилия, тайного беззакония, зла и жестокости, истинно восточного коварства боролись со злом и не заметили, как стали злом сами. Ибо если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя.
Кто-то должен это остановить, предупредить остальных, еще не сошедших с ума. Даже ценою собственной жизни.
Князь Голицын перестроился в четвертый ряд, обогнал несколько машин, снова вернулся в третий. Потом сделал это еще раз, пытаясь выяснить, не следят ли за ним. Ничего не произошло — никто не вышел из своего ряда, не попытался ускориться или перекрыть ему путь. Значит, за ним никто не следит.
Висящий над дорогой в двухкилометровой выси разведывательный беспилотник он, конечно же, не заметил. И не мог заметить…
В Басру он въехал по западной дороге через район Назрат-Али, по «Корниловскому мосту», который, если бы он был признан мостом, считался бы самым длинным мостом в мире. Все дело было в том, что северо-западнее города река Евфрат шла не сплошным руслом, она растекалась, образовывая крайне соленое, болотистое место, грязь из которого весьма ценилась косметологами во всем мире (только поэтому не осушили до сих пор). И дорога здесь шла над местностью на протяжении десяти с лишком верст, дорожное полотно опиралось на огромные бетонные быки. Она была построена точно так же, как строились мосты, только возвышалась над местностью метров на пять, не более.
В районе пересечения с каналом, ведущим в Аль-Зубаир, князь миновал западную заставу — блок-пост на дороге, с которого и начинался город. Чрезвычайного положения объявлено не было, поэтому казаки просто маялись на посту бездельем, отдыхая в неизвестно откуда притащенных шезлонгах в тени пляжных зонтиков и своих бронированных машин.
Хороша служба, нечего сказать. Впрочем, упрекать казаков в отсутствии служебного рвения мог лишь тот, кто сам не тянул пропитанной соленым потом и не менее соленой кровью казачьей лямки.
Проехав немного дальше — эта роскошная десятиполосная дорога доходила прямо до центра города, до международного аэропорта, где разворачивалась к югу, к порту Умм-Каср, — князь свернул в сторону жилого района Субхайя, где должна была ждать его Руфь.
Руфь…
Его отношения с нею были скандальными, верней, могли бы быть таковыми, если бы он афишировал их. Князь по крови, представитель древнейшего рода, офицер — и еврейка, мало того — еще и террористка. Этого набора было бы достаточно для того, чтобы его сослали в какую-нибудь глушь, в самый заштатный пехотный полк, а три четверти его друзей и знакомых при встрече не подали бы ему руки. Несмотря на то что на дворе был уже двадцать первый век, сообщество офицеров-гвардейцев было крайне консервативно и скандальные мезальянсы не приветствовало. А то, что Руфь была еще и членом «Хаганы», вообще ставило ее вне закона.