— Говори!
Граф схватил пакетик, оторвал край.
— Говори!
— Пшел вон! Пся крев! Не трогай, ненавижу!
Граф Ежи наклонил пакетик, и белая дрянь посыпалась на ковер. Когда один пакетик опорожнился, граф взял второй, надорвал.
— Говори, а то лишишься и этого!
— Москаль, пшел вон!
На какой-то момент ему пришла в голову идея притащить ее в поместье, там был действующий костел в селе. Капеллан Подольский поймет, если он скажет правду, в конце концов, он же его и крестил. Обвенчает, а дальше что муж с женой делает — то его дело. Отсидится в поместье месяц-другой, переломается, бросит эту поганую привычку.
Но бросит ли? Граф Ежи мало знал про наркомафию, но слышал, что наркодилеры никогда не оставляют свои жертвы в покое. У каждого налаженная сеть, каждый клиент — ценен. Найти хорошего клиента с деньгами очень сложно, полиция следит за этим делом, можно нарваться на полицейского осведомителя, и тогда — от пятнадцати до двадцати лет каторжных работ. Не всю же жизнь она будет отсиживаться в поместье, вернется в Варшаву, а там эта мразь снова найдет ее. Увести в Петербург? А там что — нельзя достать, что ли? Попроситься на службу в дальний гарнизон, уйти из Гвардии? И что это за дело такое — польский шляхтич бежит в дальний гарнизон?
Нет. Надо по-другому.
Граф перевернул пакетик, развеяв дрянь по ветру. Спокойно начал застегивать рубашку.
— Я люблю тебя, Елена. И не хочу, чтобы ты принимала это.
— А я ненавижу! Ты москаль, вот ты и проявил свое москальское нутро! Ни один москаль не дает людям свободы жить так, как хотят они сами! Такие все москали!
— Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты убивала себя.
— А я тебя ненавижу! Йезус, какая же я дура, что связалась с москалем!
Граф Комаровский надел часы — хорошо, что не разбила, — посмотрел, сколько времени.
— Развяжи меня!
— Развязывайся сама.
— Ненавижу!
Вместо ответа граф Ежи прошел в холл, надел ботинки. Сильно хлопнул дверью…
У Елены был мотороллер. В городе он развивает скорость куда большую, чем автомобиль, потому что ему не страшны никакие пробки. Граф правильно рассчитал — ей срочно понадобилась доза, и, развязавшись, освободившись от ремня, она немедленно оседлала свой мотороллер и понеслась куда-то, как сумасшедшая. Он на взятом утром напрокат польском «Фиате» последовал за ней и дважды чуть не потерял: на Лазенковском мосту и потом у пражского порта, где пробки днем и ночью. Каким-то чудом, упустив ее из виду у стадиона, он вылетел на Ягеллонов, широкую дорогу в новой Праге, названную так в честь старинной польской королевской династии. Каким-то чудом он узрел ее новенькую желтую «Веспу» [68] брошенной у одного из домов на Ягеллонов. И, приткнувшись, где придется, с нарушением правил, стал ждать…
Рукоятка револьвера «Наганъ Императорский Оружейный Заводъ въ Туле 1924», рубчатая, шершавая, с гладкой стальной именной пластинкой, жгла руку. Ну, хорошо, вот он нашел, куда она приехала — и что дальше? На Ягеллонов проживают десять тысяч человек, даже больше — как он узнает, в какой именно квартире тут торгуют отравой? По всем пройдись? Что за бред…
Скажите — вы тут наркотиками не торгуете?
Стук в стекло испугал графа Ежи так, что он едва инстинктивно не даванул на курок. Хорошо, на старых «наганах» спуск тугой, а то бы…
На него через боковое стекло машины смотрел полициянт в плаще…
Черт…
Граф Ежи опустил стекло, на старых польских «Фиатах» оно опускалось медленно, поскольку электростеклоподъемников не было и приходилось крутить ручку.
— Прошу документы, пан.
— Пан граф, извольте, любезный. Граф Ежи Комаровский, к вашим услугам.
На полицейского это не произвело никакого впечатления. Он был поляком и не шляхтичем, но он был полицейским, и закон был на его стороне. А оштрафовать шляхтича — даже приятно. Чертовски!
— Пан граф, прошу документы, и документы на машину.
Документы на машину хранились в кармашке солнцезащитного козырька, личные документы были в кармане, в том числе пропуск в штаб округа. Граф Ежи достал и подал полицейскому и то и другое — на пропуске была фотография и все данные.
— А в чем дело, пан полициянт?
— Здесь запрещена парковка, пан граф. Знак в двадцати метрах за вашей спиной.
— Я его не видел!
— И тем не менее он там есть, пан граф. Можете выйти из машины и лично убедиться в этом.
Граф Ежи бросил отчаянный взгляд на маленький желтый мотороллер. Пока он там был, но в любой момент он мог исчезнуть.
— Извольте побыстрее, пан полициянт! Сколько за штраф?
— Не торопите событий, пан граф… Кстати, что это у вас с лицом?
Полициянт решил сверить личность подателя документов, и свежие кровавые царапины на лице бросились в глаза.
— Поссорился со своей паненкой… — буркнул граф.
Полицейский тем временем усиленно размышлял. Вообще-то он не прочь был пополнить содержимое своего кармана, так он делал не раз. Но тут… странное что-то, граф, а на такой развалюхе и весь исцарапанный. Пропуск, похоже, подлинный, да и Комаровский… должно быть, родственник, или даже сын графа Тадеуша. Нет, не стоит рисковать.
— Пятьдесят злотых за штраф, пан граф. Сейчас я выпишу квитанцию. Оплатите в банке или ссудной кассе…
Графу Ежи повезло — из-за появления полицейского ему пришлось тронуться с места и кружиться по Ягеллонов, разворачиваясь на круге, а с другой стороны — объезжая костел. Была большая вероятность того, что Елена ускользнет, а он этого не заметит. Но тут Йезус еще раз помог графу — он заметил Елену как раз, когда ехал в сторону станции «Варшавский зоопарк».
Ему удалось проследить за ней до «Летающей тарелки». Судя по тому, что она отправилась в клуб веселиться, свою дозу она раздобыла…
Ибо каким судом судите — таким и будете судимы,
И какой мерой меряете — такой и вам отмерено будет.
Интерес к себе я почувствовал сразу же, как только самолет особой авиаэскадрильи приземлился в Багдаде, еще в терминале аэропорта. Двое приклеились ко мне на выходе — они даже не пытались скрываться, они просто шли и шли за мной — шли до конторки, где я взял напрокат машину, шли до стоянки прокатных машин, приклеились и ко мне на шоссе. У них была «Лесснер-Кама» с форсированным двигателем-шестеркой, на дороге она выжимала до двухсот пятидесяти, и оторваться от них не представлялось никакой возможности. Столь наглая, вызывающая слежка могла иметь только одно объяснение.