Я долил и без того разбавленное вино водой, пригубил из глиняного стакана, не перебивая монаха. Видно было, что он пока еще не все сказал.
– Они… те люди, что убили братьев, не успели разорить монастырь, – снова заговорил он, – не стали его разорять. Зачем им? И я зашел в свою келью, забрал пожитки. – Монах развязал горловину вещевого мешка, тощего и маленького, лежавшего рядом с ним на лавке, вытащил оттуда маленькую блестящую вещицу. – Вот это со мной с детства, удивительно, что до сих пор она не сломалась.
Положив вещицу на ладонь, он показал ее мне. Оказалось, что это маленькая пружинная музыкальная шкатулка, из тех, что на ярмарках продавали. Такие женихи, выбрав мелодию, любили дарить невестам.
Когда монах начал крутить крошечную ручку завода, я заметил, что пальцы у него мелко дрожали. Затрещала пружинка внутри крошечной коробочки, а затем монах выложил ее на стол между нами. Тонкие стальные пластинки, задевая за маленькие пеньки, побежали по медленно вращающемуся кругу, зазвучала, просто и как-то наивно, несложная мелодия.
– Приходилось слышать? – спросил монах, глядя на шкатулку.
– Что-то знакомое, – прислушавшись, сказал я. – Как будто даже в детстве слышал, да вот вспомнить не получается.
– Мне это звук Хрустальной речки на перекатах напоминает, – сказал он. – В том месте, где мы обитель новую заложим. А песенка сама… не знаю, пели ли ее в ваших краях…
Река звенит, река журчит,
Вода – что твой хрусталь.
Она кораблик слабый мчит
В неведомую даль.
Нырнет в пещеру под горой —
Страшнее места нет,
Там толща тьмы над головой, —
И вынесет на свет.
В теснинах скал зажмет поток,
И нет пути назад.
Быстрее бег, и вот прыжок —
Летим мы в водопад.
А дальше снова темнота,
И снова солнца свет.
Несет река сквозь времена,
Конца и края нет.
– Там было больше куплетов. Не помню их сейчас, но… – запутался я.
– Я тоже, – улыбнулся монах. – Но когда мне совсем плохо, я напеваю про себя то, что помню. Вроде бы и детская песенка, неуклюжая и немного нескладная, но… она почему-то помогает мне выжить. Просто потому, что напоминает о том, что река течет далеко-далеко, и не раз еще пронесет и сквозь тьму, и сквозь свет, и сбросит в водопад, и даст отдохнуть на тихом плесе.
– И куда принесет? – спросил я, вдруг ощутив, как неожиданно сел мой голос.
– Туда, куда ты заслужил, я думаю. Река помнит все, потому что все, что ты бросаешь в нее, в ней так и остается, так и несет это течением рядом с тобой. И добро, и зло, и честное, и подлое. И место, куда тебя прибьет течением… я думаю, что это будет награда. Или кара.
Пружинка музыкальной шкатулки докрутила свой завод, и мелодия смолкла. Вокруг было непривычно тихо. Я оглянулся и увидел, что двое подвыпивших приказчиков смотрят на нее молча, не отрывая взгляда.
Первый колокол во дворе постоялого двора прозвучал в шесть утра, и сразу же началась суета. Торговый люд встает рано, ленивому купцу, кроме убытка, жизнь ничего не дарит. Слышно было, как выводят лошадей из конюшен, как запрягают телеги. Мы с Баратом выскочили во двор, поприседали, поотжимались от пыльного камня, которым мощен двор, потом нашли прибитую между столбами трубу, на которой удалось еще и подтянуть себя, сколько получилось. Затем, толкаясь с другими постояльцами, помылись у колодца ледяной водой.
– А завтракать не будем? – забеспокоился Барат, когда мы уже выводили лошадей из конюшни, одарив мелкой монетой местного конюха.
– Возле базара будем Злого ждать, там наверняка найдется чем перекусить.
Выехали мы с постоялого двора рановато, поэтому и вели всю дорогу лошадей неторопливым шагом. Хотя пересечь пришлось половину города, все равно рано добрались. Зато вышло так, что я Барата не обманул – прямо у самых ворот рынка чем только не кормили. Остановились мы у прилавка, за которым маленький суетливый мужик с рыжей бородой ловко вылавливал из кипящего масла воздушные пончики, бросал их в маленькие корзинки, сколько покупатель скажет, посыпал белоснежной сахарной пудрой через маленькое сито и быстро принимал деньги, не забывая напоминать:
– Корзинки возвращайте или покупайте!
Предпочитали возвращать, забирая залог, но мы купили, перебравшись с ними поближе к другому прилавку, где разливали горячий чай с лимоном и медом. Все вместе как полноценный завтрак получилось, ну и место было удобное для наблюдения за площадью.
Народу здесь было уже много, причем сейчас самая суета царила – в ворота закатывались телеги с товаром, причем на въезде их целая очередь собралась, шумели зазывалы, неподалеку стучали молотки – плотники сколачивали небольшой павильон, сразу обтягивая его яркой тканью, – новое торговое место для кого-то строили.
Злой появился минут через двадцать, когда мы успели и чай допить, и пончики доесть, и даже остатки сахарной пудры с пальцев смыть, по очереди отойдя от лошадей к колодцу, который заметили неподалеку. Приехал он верхом, один, поискал нас взглядом, потом кивнул, увидев, как я помахал ему рукой, и показал на проулок на противоположной стороне площади, мол, туда нам надо.
Мы вскарабкались в седла и медленно повели лошадей, пересекая поток телег. Злой дождался нас и, не утруждая себя какими-нибудь приветствиями, сказал:
– За мной давайте, ждать нас должны.
Узкий переулок у этого базара был точно таким же, как и переулки у базара северного – слева и справа ворота лабазных дворов, мастерские, скобяные лавки и все такое прочее. Остановились мы скоро, у лавки с вывеской «Ножи, топоры, прочий инструмент. Продаем, чиним и точим».
– Сюда нам, – сказал он, спрыгивая с седла.
Я последовал его примеру, накинув поводья своего мерина на балку короткой коновязи поблизости. Барату же сказал:
– Приглядывай.
– Хорошо, старший, – кивнул он.
Злой отворил тяжелую деревянную дверь и первым шагнул в полумрак, пахнущий металлом, маслом и чем-то еще, чем обычно в подобных местах и пахнет. За прилавком стоял рослый и широкий мужик с могучими ручищами, ногой толкавший педаль точильного станка и время от времени прикладывавший к вращающемуся кругу небольшой топор. Сталь звенела и брызгала искрами, а по острому краю появлялась светлая, почти зеркальная полоска. На нас мужик посмотрел без особого интереса и без всякого дружелюбия.
– От повара Нила за заказом, пять ножей должно быть готово, – сказал Злой.
Мужик за точильным станком чуток нахмурился, вглядываясь в нас, потом кивнул на дверь у себя за спиной, пробасив:
– Должно быть готово давно, там спросите.
Мы обошли прилавок, Злой дважды по три раза стукнул в низкую дверь. Я оглянулся – мужик на нас внимания уже не обращал. Под прилавком у него лежала обрезанная двустволка – страшная штука в такой тесноте, лучше оружия и не придумаешь. И револьвер у мужика под фартуком только сейчас разглядел.