– Да оставьте вы его в покое! – урезонивал Юхо. – Не он же судит, а вон те, которые расселись в почетной ложе, – он отвел бинокль с поля и направил его на немецкие трибуны.

– Ребята! Гляньте! И наш жирнозадый министр-президент здесь! Квислингу – гип-гип!

– Ура! Ура! Ура! – издевательски проорали рыбаки и залихватски засвистели.

– Интересно, за кого он болеет? За наших или за тоже наших?

И эта шутка пришлась рыболовам по душе.

Юхо между тем внимательно изучал лица людей, занимавших почетную ложу для гостей. Рядом с министром-президентом Видкуном Квислингом сидела сама Лени Рифеншталь. Он сразу узнал известную каждому мальчишке кинодиву. К тому же все нацистские и местные газеты совсем недавно в один голос трубили о приезде великого кинорежиссера и о начале съемок нового фильма. Так что ее присутствие на трибунах стадиона бывшего шкипера не озадачило.

Но Юхо интересовал не Квислинг и не Рифеншталь. Он тщательно разглядывал лицо каждого, кто находился в ложе. Шкипер был уверен, что тот, кто ему нужен, сегодня должен находиться именно здесь, в этой ложе.

– Есть! Вот он! – чуть слышно прошептал бывший вояка. Впрочем, даже если бы он говорил громко, вряд ли кто услышал бы его из-за невообразимого гвалта. Норвежцы побеждали нацистов по всем статьям, и стадион, охваченный единым порывом, став из тысяч глоток одной общей, начал трубно отсчитывать секунды последних минут встречи.

В это время Юхо сделал какой-то своеобразный знак, и из скопления людей, стоящих в межсекторном проходе, отделились два крепкого телосложения норвежца с узнаваемой, такой же, как и у него, военно-морской выправкой. Активно работая плечами, они стали продираться сквозь скопление народа.

Следом, не дожидаясь финального свистка горемычного арбитра, с трибуны стал спускаться Юхо.

Глава 12

Каменный мешок Согнефьорда, окруженного со всех сторон высокими, почти отвесными скалами, десятикратно усиливал тарахтение катерного мотора, тревожа оставшихся на зимовку северных птиц. Они плотной стаей кружили над судном, сопровождая пассажиров злобными криками.

Случайных норвежцев, находившихся на берегу, в отличие от птиц привлекало другое обстоятельство – то, что катер был прогулочный, а не военный. Последние несколько лет туристов в Норвегии не было, а прогулочные катера сменили ощерившиеся орудийными стволами вооруженные субмарины.

Впрочем, долго зеваки не размышляли и, проводив катер взглядом, шли по своим делам дальше.

И, тем не менее, это была именно туристическо-деловая прогулка. На борту суденышка удобно расположились министр-президент страны Видкун Квислинг, штандартенфюрер СС Курт Меер и Лени Рифеншталь. Именно по ее настоянию рейхскомиссар Норвегии Йозеф Тербофен выделил этот катер для осмотра мест будущих натурных съемок. Гидом в этом небольшом круизе выступал Квислинг, а управлял судном его доверенное лицо – капитан-подводник.

– Это самый длинный фьорд в мире! – с гордостью провозгласил министр-президент и сделал царственный жест рукою, указывая на окружающее пассажиров великолепие природы. – Если вы захотите, – обратился он к Лени Рифеншталь, – то мы сегодня сможем посмотреть еще и Неэйрофьорд – самый узкий фьорд в мире. Уверяю вас, там есть свои прелести. И может оказаться, что это как раз то, что вам нужно для съемок.

– Для съемок, господин Квислинг, мне в первую очередь нужны пятьсот мужчин нордической внешности в возрасте от тридцати до сорока лет, – голос великой Лени был прохладен, как вода за кормой катера.

– Хоть тысячу, – приятно улыбнулся Видкун и добавил: – И это недорого вам будет стоить.

На каменном лице Рифеншталь отразилось удивление:

– Недорого стоить? Вы, кажется, имеете наглость говорить о деньгах? Или я что-то не так поняла?

Квислинг, как и всякий неглупый человек, кое-что знал о кинематографе. В частности, что это очень дорогое удовольствие, особенно когда снимаются исторические или батальные картины. Дорого стоят костюмы царей и римских императоров. Дорого обходятся люди, которые изображают толпу, полки или даже целые армии. Судя по вопросу Лени, министр-президент понял, что в намерения фройляйн Рифеншталь входит снять картину именно из последней категории, поэтому, опять же, как всякий неглупый человек, он лелеял надежду пополнить за счет немцев свой более чем скромный государственный и личный бюджет. Резкий ответ режиссера шел вразрез с его планами, поэтому Квислинг немного растерянно глянул на штандартенфюрера, надеясь получить от него, представителя власти, разъяснения по поводу полномочий Рифеншталь. Штандартенфюрер, однако, молчал, ироничной улыбкой реагируя на препирательства спутников, и просто наслаждался видами окрестностей. Квислинг расценил это молчание по-своему:

– Извините, фройляйн Рифеншталь, – обратился он к богине кинематографа с подобострастной улыбкой, – я не очень хорошо говорю по-немецки. Очевидно, вы не так меня поняли!

– Я не заметила в вашей речи ни малейшего акцента, – Лени по-прежнему была холодна.

– О! Акцента, может быть, и нет, ведь нордические расы языково близки друг другу…

Рифеншталь презрительно фыркнула.

– …но языки, согласитесь, несколько отличаются. Особенно в построении фраз. Боюсь, уважаемая фройляйн Рифеншталь, что вы все же не так меня поняли. Или, точнее, я не так выразился.

– Так выражайтесь, черт возьми, яснее! – Лени начинала сердиться. Прогулочный катер она вытребовала исключительно с одной целью – избавиться от присутствия войны. Но наслаждаться красотами окружающей природы ей было некогда. Она работала, подбирая для будущей картины планы, известные и понятные только ей одной. И навязчивая роль добровольного гида, которую посчитал необходимым взять на себя Видкун Квислинг, отвлекала и раздражала ее.

– Под выражением «недорого стоить», – продолжал заглаживать свою оплошность министр-президент, – я подразумевал тот объем работ, который предстоит вам сделать.

– Мне? – снова удивилась Лени.

– Может быть – не вам, – Видкун злился на себя. Злился, что ему, первому лицу государства, приходится унижаться, оправдываясь перед этой гитлеровской выскочкой. – Может быть – вашим помощникам или ассистентам. Ведь кто-то же должен будет выбрать из, скажем, двух тысяч мужчин типажи, подходящие для вашей будущей гениальной картины? При всем моем уважении к вам и любви к кинематографу я этого, увы, сделать не смогу, – Квислинг закатил глаза, изображая из себя полного профана на фоне гениальности великого режиссера.

Штандартенфюрер откровенно пытался сдержать смех, но у него это плохо получалось. Рифеншталь уже надоела пустая болтовня этого ожиревшего правителя, и она коротко закончила разговор:

– Пока что мне от вас нужно только пятьсот мужчин. Все остальные вопросы вы будете решать по мере их поступления.

– Для великого искусства я готов на все! – Квислинг попытался отступить достойно.