В прихожей зазвонил телефон. Поднимая трубку, Панфилов машинально глянул на часы. Восемь. Кто это тарабанит в такую рань?
Звонил реаниматолог городской больницы Савельев.
— Доброе утро, — сказал он.
— Доброе, — осторожно ответил Панфилов. — Что-нибудь случилось?
— А вы думаете, я просто так сказал о том, что утро доброе, — засмеялся Савельев. — Ваш брат пришел в сознание и, кстати говоря, неплохо себя чувствует. Если хотите, можете его навестить.
Константин мгновенно забыл о боли в плече и коротко бросил в трубку:
— Еду.
В прихожей он торопливо сунул ноги в туфли, схватил пиджак и выскочил из квартиры.
* * *
Сейчас Игнат выглядел намного лучше. Щеки его порозовели, глаза поблескивали. Савельев, стоявший рядом с кроватью, сказал Константину:
— Выглядит как огурчик. А вообще братишка ваш молодец.
— Здравствуй, Игнат, — Константин сжал руку Игната, лежавшую поверх одеяла.
— Привет, — шепнул Панфилов-младший.
— Конечно, он еще слаб, — сказал реаниматолог, — и силы на разговоры ему тратить не стоит. Но прогресс очевиден. Как видите, мы сняли капельницу и отключили его от аппарата искусственного дыхания.
— Спасибо вам, доктор, — искренне поблагодарил Панфилов.
Увидев брата живым и даже пытавшимся улыбаться, Константин испытал какое-то давно забытое чувство — что-то из детства, напоминавшее ребячью радость. Она, эта радость, смешивалась с благодарностью людям, возвращающим жизнь, — врачам.
— Вы тут не задерживайтесь, — предупредил Савельев. — Больной еще очень слаб, ему нужен отдых. Захотите поговорить со мной, я у себя в кабинете.
Когда Савельев вышел, Константин осторожно смахнул стекавшую по лбу Игната капельку пота.
— Больно дышать, — шепнул Игнат.
— Знаю, братишка, знаю. Надо потерпеть… Надо бороться… Скоро я отвезу тебя в Москву, там все сделают как надо. Терпи…
Через две минуты Константин вошел в кабинет Савельева. Тот по своему обыкновению курил, стряхивая пепел в маленький бумажный кулек.
— Что там? — спросил он.
— Уснул.
— Это хорошо. Пусть спит, ему надо восстанавливать силы. Черт, никак не пойму, куда моя пепельница подевалась?
— Да вон она, — Константин подошел к стеклянному шкафу и снял с него пепельницу — декоративный череп с открывающейся крышкой.
— А, спасибо, — обрадовался реаниматолог. — Что-то в последнее время я стал уставать.
Константин все-таки закурил, справедливо решив, что лучше вдыхать собственный дым, чем дышать чужим.
— Знаете, э-э… Константин, нагрузки у нас такие, что врагу не пожелаешь. Как в большом спорте и в балете. Люди из большого спорта уходят в тридцать, ну, в тридцать три, и то в редких случаях. В тридцать пять уходят из балета. Вот и в реанимации долго продержаться нельзя. Мы еще здесь, можно сказать, в тепличных условиях работаем. Город у нас небольшой, а что сказать, например, о Москве? Вот то-то и оно.
— Я хотел поговорить с вами про Игната.
— С ним все будет хорошо.
— Надеюсь. Знаете, доктор, я хочу его забрать отсюда.
— Куда? Зачем? — с искренним изумлением спросил Савельев.
— Хочу перевести его в Москву. Есть там одно заведение — Центр протезирования и реабилитации.
— Никогда не слыхал о таком. Вам кто-то порекомендовал это медицинское учреждение?
— Мой друг.
— Вы там уже были? Разговаривали с врачами?
— Пока нет.
— Моя позиция такова. Больница у нас не самая плохая, и мы могли бы все сделать сами. Но если там, в этом центре, вашему брату могут помочь более радикально, то я не возражаю. Думаю, главврач тоже не откажет.
— Вообще-то я уже собирался…
— Вот-вот, поезжайте, посмотрите, что это такое, поговорите с персоналом.
Константин встал, затушил окурок в черепе-пепельнице.
— Я еду прямо сейчас, — решительно сказал он.
— С Богом.
* * *
В этот обычный будний день Москва произвела на Константина какое-то странное впечатление.
Он чувствовал возбуждение, исходящее от этих улиц. Вроде бы ничего особенного, все будто такое же, как всегда: люди спешат по своим делам, движение транспорта, кажется, даже пробки ничем не отличаются от тех, что были неделю или месяц назад. Но вот детали…
То мелькнут вдруг в толпе одетые по полной форме казаки: в мундирах с синими или золотыми погонами, в широких галифе с лампасами, в высоких, до блеска начищенных хромовых сапогах, затянутые в портупеи, с нагайками в руках или за голенищами сапог. А некоторые в офицерских погонах — даже с шашками на боку и крестами на груди.
Ну шашка-то понятно откуда взялась — из дедовских сундуков или, к примеру, из чьих-то коллекций. Но Панфилов никак не мог понять, откуда у этих совсем еще молодых людей взялись Георгиевские кресты?
И самое главное — по какому праву они их носят? Среди отечественных наград кресты за храбрость не числятся, а награды предков носить вроде не принято.
Потом вдруг на площади небольшая группа молодых людей в темных одеяниях размахивает черными флагами и выкрикивает лозунги:
— Анархия — мать порядка! Долой гнет государства!
В ста метрах от них монахи в желтых буддистских хламидах с пучками волос на макушке и черными точками на лбу стучат в барабаны и мерно распевают.
— Харе, харе Кришна, харе, харе Рама. Толпа обтекает их, торопясь по своим делам, и тут же натыкается на зрелище не менее экзотическое: группа ортодоксальных евреев в черных костюмах, ермолках, со свисающими из-под ермолок курчавыми пейсами.
Мелькают на улицах флаги: красные, черные, зеленые, трехцветные, бело-сине-красные, золотисто-бело-черные. Портреты Ленина, Сталина, Ельцина, Жириновского. Митинги, толпы, исступленные лица ораторов, яростные выкрики «Долой!», «Да здравствует!», «Вперед!», «Назад!».
Бурлит Москва, неспроста бурлит. Что-то назревает. Ведь так не может продолжаться вечно.
Или может?
Константин остановил машину возле
Филевского парка и решил немножко пройтись пешком, вдохнуть воздух столицы. К счастью, здесь не было ни коммунистов, ни анархистов, ни казаков, ни белогвардейцев, ни буддистов, ни ортодоксальных иудеев.
Наслаждаясь тишиной и спокойствием, Константин прошел пару сотен метров и увидел современное многоэтажное здание, окруженное невысоким кирпичным забором. Очень удачно спроектированное и расположенное, оно казалось созданным именно для этого места.