Жулик ничего не ответил. Он и сам понимал, что все концы сводятся к бывшему капитану милиции, невесть почему ставшему директором вьетнамского ресторана.
Конечно, Таня Голенкова могла прояснить очень многое: и странные метаморфозы в поведении отца, и непонятный интерес к ней Зацаренного, и собственные слова о золоте, и заявление в прокуратуру, написанное на Жулика ее подругой… Однако Леха не торопил события. Отличный психолог, он понимал: ментовской дочери ни в коем случае не следует задавать никаких, даже наводящих вопросов. Во всяком случае – пока.
Вчера вечером Сазонов повел себя настоящим джентльменом. Одаренный счастливой способностью располагать к себе людей, он без труда убедил девушку в чистоте своих помыслов. Да и все факты свидетельствовали в его пользу. Честно признавшись, кто он такой (не сотрудником же Генпрокуратуры представляться! Да и Таня наверняка могла опознать его по рассказам отца), Леха вкратце поведал ей о событиях на загородной трассе.
«Я не собираюсь втягивать вас в разборки с вашим папой, – обаятельно улыбнулся особо опасный рецидивист. – Вот вам деньги на такси, езжайте домой, вас, наверное, родители заждались…»
От проявленного благородства барышня буквально выпала в осадок. По глазам ее многоопытный Жулик определил, что жест оценен и понят. Таня замялась, стушевалась и сразу же заявила, что ни в какую ментуру стучать, мол, на Жулика не собирается. После чего внезапно свалилась в обморок. То ли Цаца так сильно надавал ей по голове, то ли девушка наивно симулировала потерю сознания… Ведь ей наверняка не хотелось возвращаться к папе!
Отправляя Таню к родителям, Леха немного лукавил: он отлично помнил ее слова, в сердцах брошенные отцу – «ты мне больше не папа, а я тебе не дочь! Я ухожу из дому!..»
Как бы то ни было, но Голенкова осталась в этой квартире на неопределенное время.
– Ладно, Пиля, барышню пока трогать не будем. Основное мы выяснили. – Поставив на колени телефон, Сазонов принялся накручивать номер подмосковного банка «Дукат». – Мне бы еще с Сережей Вишневским перетереть…
– О чем?
– Он наверняка мог бы назвать человека, который в свое время предложил ему в качестве залога пять тысяч абсолютно одинаковых царских империалов 1915 года… Ясно, что это подставное лицо. Но информация все равно бы не помешала.
Линия была занята, и через четверть часа безуспешных попыток прозвониться Леха решил отложить звонок на потом.
– Жаль только, бывший товарищ следователь, что ты теперь паленый, – помолчав, вздохнула Пиляева. – Такая гастроль накрылась! Как перед тобой все на цирлах бегали… А?
– Это должно было случиться рано или поздно. Не век же мне в прокурорском макинтоше ходить! Все, что меня интересовало, я уже выяснил. Точней – почти все, – подытожил Сазонов.
– А как же Мандавошка? Что там она в заяве на тебя накатала? Или тебя эта тема не интересует?
– Ничего интересного, туфта полная, – сообщил Сазонов и неожиданно подмигнул товарке: – А вообще… В этом городе еще узнают, что такое разящий меч Генпрокуратуры, черной молнии подобный! Тут еще попомнят старшего следователя Александра Андреевича Точилина! Тут еще набегаются перед ним на цирлах!
Рита так и не поняла, что имел в виду Жулик: ведь образ «важняка» Генпрокуратуры исчерпал себя, как артезианская скважина, из которой выкачали всю воду. Однако воровка не спешила с расспросами. Леху она знала много лет и неоднократно убеждалась: этот человек никогда не бросает слов на ветер.
* * *
Эдик справился с Зацаренным на удивление быстро. Едва тот вышел из туалета, как на голову похитителя обрушился резкий выверенный удар. Гена медленно завалился на бок, но упасть не успел: бережно подхватив упавшее тело обеими руками, Голенков потащил его за дощатый сортир-«скворечник». После чего ловко связал руки пленника брючным ремнем.
Заглянув в окна дачи, Эдуард Иванович с некоторым удивлением определил, что комнаты пусты. Поверхностный обыск домика принес весьма неожиданные результаты: Тани здесь не было.
Прояснить ситуацию мог лишь Цаца. Сбегав к машине, Эдуард Иванович выпустил из салона ротвейлера и, предвкушая пытки над Зацаренным, вернулся к дачному домику. Оставил пса охранять пленника, а сам вновь обыскал дачу – на этот раз куда основательней. Единственным местом, где похитители могли спрятать дочь, был небольшой подвал на кухне. Однако никаких следов Таниного пребывания там не оказалось.
Пришлось тащить Гену в домик. Вода из рукомойника, выплеснутая в лицо, быстро вернула его к жизни. Заметив бывшего опера, возвышавшегося над ним в позе безжалостного карателя, Цаца мертвенно побелел. Однако ротвейлер, агрессивно дышавший ему в ухо, испугал еще больше.
Первый вопрос бывшего сыскаря прозвучал с краткостью алгебраической формулы:
– Где дочь?
Похититель булькнул горлом и не ответил. Он был испуган и подавлен случившимся и потому просто не находил слов.
Голенков расценил это молчание по-своему.
– Ага, отвечать не хочешь? Ладно… Знаешь, когда я был опером, у меня была почти стопроцентная раскрываемость, – задумчиво сообщил он. – Таких замечательных успехов я добился довольно просто: к яйцам подозреваемых подносил оголенный электропровод. Больше десяти минут никто не выдерживал, все подмахивали «чистосердечное признание». И при этом – никаких следов побоев и пыток. Интересно, а сколько выдержишь ты?
– Тан-н-ньки здесь н-н-нет… – слабо заблекотал Гена.
Теперь Голенков окончательно убедился, что вчера вечером ему звонил именно этот человек. Тембр и интонации совпадали – как бы похититель ни пытался изменить голос при телефонных переговорах.
– Нет, говоришь? – Срезав с кипятильника шнур, бывший мент аккуратно зачистил концы ножом. – А где она?
Не дождавшись ответа, Эдуард Иванович сунул один конец провода в розетку, до самых ноздрей наполненную электрическим током, а другой поднес к паху собеседника…
Зацаренный заходился в крике, точно свинья, которую волокут на убой. Пришлось набросить ему на голову подушку: вопли могли разбудить соседей.
– Где Таня? – негромко рявкнул Эдик, выдернув шнур из розетки. – Я тебя, суку, мучить буду, пока не скажешь! А скажешь – жить останешься. Обещаю.
Видимо, до Гены наконец-то дошло: солнце ему не светит и ловить больше нечего. Слова «жить останешься» стали той самой спасительной соломинкой, за которую оставалось уцепиться. Глядя на оголенный провод, раскачивавшийся перед самым лицом, Цаца тонко скулил, и скулеж этот вскоре перешел в тихий протяжный вой.
– Если расскажешь – отпущу! – пообещал Эдуард Иванович, присаживаясь перед Геной на корточки. – Честное ментовское слово!
Рассказ Зацаренного прозвучал довольно бессвязно, но искренне. Незадачливый похититель не утаил ничего, поведав разъяренному отцу и о Мандавошке, у которой он одалживал царский червонец, и о неудачной попытке создания себе алиби на Бобровице, и о внезапном визите Дяди Вани на съемную хату… И о своей попытке блефануть – мол, Танька у меня, готовь лавэшки!