– И мне не хочется возвращаться в прошлое. Тем более сейчас, когда я так близка к истинному пониманию вещей… – воодушевленно подхватила девушка.
Отец Василий поощряюще улыбнулся, сложил руки на груди и, воздев взор к небу, задумчиво проговорил:
– Я тебя прекрасно понимаю. Когда обретаешь чувство иной божественной реальности, это новое мироощущение начинает неизбежно и безвозвратно тебя притягивать, как мотылька – пламя.
Он опустил глаза и встретился с восторженным взглядом девушки. Его интонация стала еще более доверительной:
– Долго-долго, быть может, много жизней ты порхаешь вблизи и опаляешь себе крылышки. Но опаляются ли твои крылья, очищает ли тебя огонь или испепеляет, зависит только от того, кем ты себя считаешь… Так вот. Не бойся огня. Он может сжечь лишь груз твоих привязанностей, но тебя он не сожжет. Ведь ты воистину и есть огонь…
Мельком взглянув на часы, отец Василий грустно вздохнул и с сожалением развел руками:
– Увы, дитя мое, но больше времени я не могу уделить тебе. Надеюсь, я смог дать тебе пищу для размышлений. Дальше ты должна двигаться сама. Или вперед к богу, или отступить – только ты вправе решать это.
– Я уже все решила, – торопливо произнесла девушка. – Я хотела бы побыстрее приступить к практическим занятиям. Я чувствую в себе необычайную силу и хотела бы быть полезной…
– Об этом мы поговорим в следующий раз, – остановил ее отец Василий. – А сейчас ступай с богом и молись, ибо все начинается с молитвы…
Девушка покорно наклонила голову и, медленно повернувшись, направилась к выходу, плавно покачивая бедрами.
«Похоже, эта девочка настоящий подарок для нашей братии… – подумал он, наблюдая за движениями подопечной. – Ее преданность и самоотверженность выше всяких похвал. А ведь еще и недели не прошло с тех пор, как она появилась здесь…»
Подождав, когда за девушкой закроется дверь, отец Василий вздохнул и провел ладонью по сухим волосам, как бы поправляя прическу.
«Как-то жарко сегодня. Да и солнце как ненормальное…» – с неудовольствием подумал он и, резко повернувшись, поспешил к расположенной за алтарем двери.
За этой дверью располагалась небольшая комната, в которой он жил. Впрочем, эту комнату скорее можно было назвать каморкой – два на четыре метра, железная кровать, старый комод, потрескавшийся стол, книги, иконы. Тесно, не очень уютно, но зато скромно – как и положено монаху-отшельнику [1] .
Оказавшись в своей келье, отец Василий первым делом распахнул окно и полной грудью вдохнул суховатый, пропахший скошенными травами воздух. Осмотревшись и убедившись, что рядом и за окном никого нет, он сбросил с потного тела рясу, швырнул ее на спинку стула и прилег на кровать. Закрыв глаза, попытался расслабиться. Но не смог, почувствовав в горле неприятную резь. Не вставая с кровати, он протянул руку, нащупал на столе металлическую кружку и, зачерпнув из стоящего на табурете ведра воду, поднес кружку к пересохшим губам.
Утолив жажду, отец Василий уронил голову на подушку и уставился в потолок. Когда бессмысленное созерцание наполовину вбитого в дерево гвоздя его утомило, он машинально потянулся за лежавшей на краю стола Библией. Открыв ее наугад, принялся читать.
«И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребывала со мною.
Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им; не возбранял сердцу моему никакого веселия; потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих. И это было моею долею от всех трудов моих…»
«Лет пять такой жизни, и любого съест хандра…» – подумалось вдруг отцу Василию.
В том, что его предположения были верными, он убедился, продолжив чтение.
«И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот все – суета и томление духа, и нет в них пользы под солнцем… – мудрствовал далее Екклесиаст. – И узнал я, что одна участь постигает всех…»
Ему вдруг стало скучно, а мысли потекли в совершенно другом направлении. Вспомнилась родная школа на окраине Ярославля, ненавистные учителя, сорванцы-дружки и розовощекие подруги…
«И кто бы из них мог представить, что я стану монахом! – подумал отец Василий и мысленно усмехнулся. – Впрочем, тогда, в середине восьмидесятых, все виделось иначе. Девочки-отличницы мечтали о поступлении в МГУ, надеялись встретить принца или по крайней мере перспективного парня, ну а потом, естественно, нарожать кучу милых детей. Но где они теперь, эти девочки-отличницы? В вонючих постелях тупых арабов уже заняли места более молодые… А ребята? Двое полегли в Чечне, еще двое кочуют по зонам. Остальные – самые что ни есть заурядные пьяницы… Правда, один, сынок директора завода, выбился в люди, но ненадолго. Оказался слишком честным или слишком жадным – за что и получил пулю в лоб… И если бы не божественное провидение – разве меня, ныне отца Василия, а тогда просто Ваську Панкратова, ждала лучшая доля?..»
Отец Василий не кривил душой – его судьбу действительно решил случай.
В школе Панкратов прослыл неисправимым авантюристом. Его всегда привлекали грандиозные неординарные проекты. Частенько автором таковых и являлся он сам. И хотя все его «большие дела» явно противоречили общепринятым нормам морали и вызывали у взрослых бурное негодование, среди своих товарищей он пользовался заслуженным уважением. Ну а его умение выпутаться из любого скандала и вовсе вызывало у знакомых ни с чем не сравнимую зависть. Панкратов от природы обладал недюжинным талантом убеждения и, когда того требовали обстоятельства, умело манипулировал людьми и фактами. Некоторые учителя в глубине души даже побаивались его и поэтому закрывали глаза на многие проделки Василия. У таланта всегда много врагов, и среди взрослых нашлись люди, которые попытались объявить ему войну. Самую настоящую.
Однажды после проведения крупномасштабной операции под кодовым названием «Черемушка», когда в учительской неизвестно каким образом оказался нервно-паралитический газ, за перевоспитание Васьки Панкратова решил серьезно взяться военрук. Убежденный в том, что самый надежный аргумент – сила, военрук «побеседовал» с Василием наедине, так сказать, тет-а-тет.
На следующий день Васька появился в школе с огромным синяком под правым глазом.
А через неделю военрук внезапно уволился. Почти никто не сомневался, что с позором покинуть школу отставному подполковнику помог Васька. Но прямых улик, как всегда, не было…
Даже сейчас, спустя годы, Василию было стыдно за эту и многие ей подобные не совсем красивые истории, но он особенно не корил себя, списывая все на молодость…
«Время было такое. Взрослые только и делали, что пахали на оборонку. Чего же можно было ждать от детей, проводивших столько времени у телевизора? Естественно, они тоже создавали свой неуязвимый мир и… своих врагов».