Не хватало нам только встречи с исконным таежным обитателем! Впрочем, после встречи с местными «христианами» рандеву с медведем было бы просто дружеской вечеринкой!
– Давай скорее, полезай, – подпрыгивала от нетерпения Анюта. – А я за тобой.
– Ты уверена? – засомневался я.
– А где ты видишь табличку «Осторожно, злой медведь»? Луговой, не тяни мертвого за ногу. Медведи летом не спят, они сюда зимовать приходят, понимаешь?
Хорошо, что объяснила. Сам бы ни в жизнь не догадался. В принципе, там, где помещается один взрослый медведь, с комфортом поместятся два человека. Насчет комфорта я, впрочем, погорячился. В берлоге было душно, смрадно, сыро, земля сыпалась за шиворот, а когда меня придавила Анюта, стало совсем тоскливо. Несколько минут мы почти не дышали, вслушивались в отдаленные крики, выстрелы. Где-то неподалеку хлынула с обрыва земля, прозвучала отрывистая команда, в которой я не понял ни слова.
– Ох, боюсь как… – опалило висок.
– Я тоже не в восторге, – признался я. – Не шевелись, Соколова, здесь тесак острый, порежешься…
– Думаешь, отобьемся?
– От одного уже отбились.
– Как он?
– Не очень. Я нанес ему черепно-мозговую травму, не вполне совместимую…
– О, боги войны… Кто все эти некроманты, Луговой?
– Не морочь себе голову. Позднее я прочту подробную лекцию о том, что натворил четыреста с лишним лет назад патриарх Никон и что из этого вышло. Если хочешь, посвящу целый день твоему образованию. Это христиане, Анюта.
– Серьезно? Странно, я ведь тоже…
– Ты веришь в бога?
– Нет. Но это не мешает мне быть добропорядочной христианкой. Кстати, ты в курсе, что добропорядочная христианка уже целую вечность не ела. Когда мы сидели в подвале, в нас кидались хлебом, мне удалось урвать несколько горбушек, но это было так давно, а последние сутки…
– Помолчи.
– Да что за жизнь такая… – Она завозилась – назло, наверное, чтобы выжить меня из этой берлоги. – То «помолчи», то поджопники от тебя получаю… Не забывай, что, в отличие от тебя, я исключительно потерпевшая сторона… – Она замолчала, стала пыхтеть, пытаясь донести до меня мысль, которую сама с трудом улавливала. Я не спорю, она имела право знать, на что имеет право. Но так надоела пустая болтовня. Я нашел на ощупь ее дрожащее плечо, привлек к себе. Поцеловал в висок. Она спасла мне сегодня жизнь – поступила не по-девчоночьи, я не мог об этом забыть. Она икнула и затаила дыхание – задумалась, что бы это значило.
– О чем ты думаешь? – задала она извечный женский вопрос, выведший из себя не один миллиард мужчин.
– Да так, пустяки, – смущенно отозвался я. – Та ночь в гостинице пришла на память. Хорошо тогда было… Ну, чего ты опять возишься? Успокойся.
– Да знаешь, слишком заметные перемены в жизни, чтобы просто так успокоиться…
– А это самое постоянное в нашей жизни. В смысле, перемены. Давай сыграем, Анюта, – кто первым заговорит, тот получает по лбу. Просто отдыхаем, расслабляемся, спим – без секса, всего такого…
Она хрюкнула, обняла меня за руку. И ведь действительно угомонилась. Прошла минута – она уже посапывала, раздавив мне ногу. В перекрученных мышцах проснулась судорога. Я стоически терпел, прислушивался к звукам леса. Тихо было в лесу. Ни криков, ни выстрелов. Эпицентр трагических событий сместился в неизвестном направлении. Я сделал попытку задремать. Потом принялся прикидывать, который сейчас час. Если рано утром мы влетели в пределы Каратая… Целая вечность прошла. Сейчас не меньше трех часов дня. И где же этот Змеиный хребет?
– Эй, – я толкнул спящую женщину. – Пятиминутная готовность…
И получил кулачком в лоб. Довольно ощутимо – берлога осветилась искрами, брызнувшими из глаз.
– Ты чего? – возмутился я.
– Сам сказал…
Временами я готов был прикончить эту девчонку.
– Пошли отсюда, мы же не медведи, ей-богу…
– А может, не стоит… – заныла она. – Ты знаешь, что лучший способ продлить жизнь – это блаженное безделье?
– Всё, довольно. – Я начал энергично ворочаться – судорога уже осваивала соседние мышцы. – Прими за неизбежность, Анюта. Кто-то должен остаться в живых. Нам лучше держаться группой… по крайней мере, какое-то время.
Я привел ее на поляну и крупно пожалел об этом. Зрелище, конечно, не для девочек. Сектанты покинули заданный квадрат, в тайге было тихо. В кустах на косогоре чирикали птицы. Несколько минут я сидел за стволом осины, формируя представление о ситуации, потом сделал знак Анюте – пошли. Она сглотнула слюну, сделала страшные глаза…
С головы охранника Притыки, беззвучно махая крыльями, слетела большая остроклювая птица с черно-серым опереньем. Покосилась красной бусинкой, стала виться кругами, подалась в сторону леса, грузно уселась на ветку – и по дереву пронесся шелест. Глаза человека, видно, были деликатесом – стервятник полностью выел содержимое глазных впадин. Сам Притыка продолжал висеть на своей «голгофе», раскачиваясь под порывами ветерка.
Раздалась серия характерных звуков – Анюта упала на колени, ее тошнило очередями. Не кино с попкорном, согласен. Меня и самого слегка выворачивало. Привыкнуть к таким «картинкам с выставки» невозможно – особенно после того, как вспомнишь этих людей живыми…
Инженер Головняк потерял не меньше литра крови – умер со стрелой в шее. Смотрел молитвенно в небо недоучившийся студент Максим – парню перерезали горло, а перед экзекуцией поупражнялись в коррекции формы лица. На этой же поляне, среди обрывков сети валялись в живописных позах мужские тела в лохмотьях. Они испускали непроходимую вонь. Как минимум четверо. Скалился в пространство молодой рыжебородый «христианин» с огнестрельной раной в груди. Раздаш и Тропинин занятия по военной подготовке не прогуливали – что явилось неожиданностью для толпы оборванцев. Я осматривался, перебегал с места на место. Еще один труп обнаружился на склоне, в густой траве – чужой труп, слава тебе, Господи…
– Т-там… – спотыкаясь, вымолвила Анюта.
Я отправился по направлению ее указательного пальца и под сенью березки наткнулся на истекающую кровью Людмилу. Сектанты посчитали ее мертвой. Да она и была, собственно… мертвой. Почти. С такой дырой в животе обычно не живут. Внутренности вываливались наружу, кровью – густой, черной – было измазано все вокруг. Она вертелась, пыталась встать, а потом иссякли силы. Она смотрела на меня тускнеющими глазами, беззвучно шевелила ртом. Я сел на корточки и стал усиленно себя ненавидеть – это был единственный, пожалуй, случай в моей практике, когда я хотел, чтобы человек поскорее умер. Она умирала, но медленно, душераздирающе…
И «протекция» Тропинина не помогла. Я закрыл ей глаза – все, что мог для нее сделать. Ни похоронить, ни даже укрыть каким-нибудь тряпьем – не было возможности. Уже завтра ее косточки обглодают звери, стервятники…