Утро было просто идеальным, чтобы заняться самоубийством. Мутная хмарь ползла по небу, порывы ветра трясли макушки сосен. В сгустившемся тумане утонула округа. Мы продрогли до последней косточки. Костер давно прогорел, золу раздуло. Люди жалобно стонали, ворочались.
– «Скорую» мне, «Скорую»… – стонал между приступами астматического кашля расхворавшийся Раздаш.
– Боже, как мне плохо, хочу обратно в кошмар… – бормотала Анюта, когда открыла глаза и все вспомнила.
– Удивительное дело, нас не съели волки, – удивлялся Мальков, пытаясь сделать что-то похожее на комплекс утренних упражнений.
– А ты рассчитывал проснуться у волка в желудке? – стонал опухший Шаховский, выбираясь на четвереньках из пещеры. – Господа, что случилось? Я не чувствую лица. Посмотрите на меня, оно еще здесь? Почему вы все отворачиваетесь, господа?..
Люди сбредались к прогоревшему костру, тряслись от холода. Коротышка Степан пытался провернуть шею, но заклинило позвонок, он отдувался, страдал.
– Стукните меня по шее, – взмолился он. Я стукнул – до характерного щелчка. – Спасибо, – проворчал Степан. – Вы настоящий друг.
– Можно на «ты», – разрешил я. – Обстановка позволяет.
– Тебя не было со мной сегодня ночью, – прошептала Анюта.
– Я заметил, – кивнул я. – По лесу болтался.
– Покушать принес?
Тропинину за ночь стало еще хуже. Он неловко подвернул больную руку, рана вскрылась, повязка с частью камуфляжа пропитались кровью. Он пытался улыбнуться, но выходило жалко и почти трагически. За раной требовался уход. Все понимали (но никто не озвучивал), что если в скором будущем рану не обработать, то ампутация руки будет самым благополучным исходом.
– Не помру, не бойтесь, – он бледно улыбался, видя, как мы отворачиваемся. – Поскорее бы выйти к Змеиному хребту. Произрастают там кое-какие растения, корешки которых врачуют раны так, что за день зарастают. Не фольклор, господа, прошу учесть. Пару лет назад знакомый охотник давал мне свой волшебный порошок. А после того, как я его хорошенько напоил, раскололся насчет наименования и рецептуры. Рану бы только промыть…
Раздаш, надсадно кашляя, пересчитывал собравшихся.
– Коровича не разбудили…
– Его не будить – воскрешать надо, – пошутил Шаховский. – Эй, Николай Федорович, встал?
– Нет… – глухо донеслось из пещеры.
– В такую рань и не встанет, – проворчала Анюта.
Мужчины засмеялись. Но хорошего настроения хватило ненадолго.
– Долго еще до твоего хребта, командир? – поинтересовался выползающий из пещеры Корович.
– Да нет, тут рядом, за горизонтом…
Этой гористо-лесистой местности не было конца. Мы шли по клочьям тумана, по прибитой к земле траве. Сопротивлялся даже воздух, отяжелевший от сырости. Но постепенно разбегались тучи, проглядывало солнышко, намекая, что день будет ясным, даже жарким. Мальков, имевший неплохой багаж знаний, разглагольствовал, что все это, если отвлечься от антуража, напоминает ему пустыню Сахару, где он бывал в тревожной молодости в качестве строителя (имелась в виду Ливия). Невыносимо жаркий день и студеная ночь, а если случаются осадки, то исключительно ночью или около того. Правда, он не мог припомнить, чтобы по Сахаре бегали вурдалаки с упырями из русских сказок и прочие лешие с бабами Ягами.
Выстрел прозвучал, как гром из преисподней. Народ заметался. Но быстро выяснилось, что это Тропинин, еще способный держать оружие, подстрелил шерстистую козулю, взгромоздившуюся на скалу. Животное, противно блея, скатилось под ноги, Тропинин, виновато улыбаясь, объяснял свой поступок временным отказом головы и чувством голода (с чего бы вдруг?). Народ одобрил начинание, и только Раздаш грязно ругался, предрекая наплыв лихих людей и нелюдей. Анюта пустилась в пляс, Шаховский, засучив рукава, взвалил козулю на загривок и бегом кинулся прочь. Остальные бежали за ним. Мы отмотали километра полтора по пересеченной местности, Анюта задыхалась, кричала, что хватит уже дурить, а если уж умирать, то на сытый желудок…
Слабый голос разума потонул в потоке страсти. Никуда мы не спешили – пожара не было, и за ближайшей сопкой не поджидал вертолет. Мы кромсали бедное животное ножами, сдирали кожу. Анюта хватала сырые куски – я вырывал у нее еду буквально из пищевода. Горел костер, вертелась тушка. Терпения не хватило – давились непрожаренным. Как с голодного острова! У Анюты были специфические представления о братской дележке, но никто ее не совестил, люди снисходительно смотрели, как голодная женщина выхватывает лучшие куски, утрамбовывает в рот, издавая такие звуки, что возбудился бы даже законченный импотент.
Взять в дорогу оказалось нечего – съели все, даже кости обглодали до блеска.
– Покушать бы сейчас чего-нибудь… – мечтательно протянула Анюта, и все опять развеселились.
Бежать по тайге становилось веселее. Бегло отмечалось, что лес подрос, а вместе с лесом подросли и скалы, и все чаще среди хвойных деревьев просвечивают молодые дубки (необычно для данного ареала), подлесок сменяют ажурные листья папоротника. Возвращалась усталость. Мы снизили скорость, делали привалы, на которых даже не смотрели друг на друга. Скалы попадались все чаще, иногда целые массивы преграждали дорогу, приходилось обходить, теряя время. Раздаш ковылял в авангарде, распугивая мелкую живность громовым кашлем. У Степана и Малькова нашлись общие темы – звучало довольно дико, но эти темы были связаны с отечественным автопромом. У Малькова в прошлой жизни (точнее, в позапрошлой) – в поздние «брежние» времена – имелась машина с гордым названием «Жигули». И по какому только бездорожью он на ней не ездил. И по лесам, и по горам, и даже по болотам. Степан резонно возражал, что в упомянутой модели у него ноги до педалей не достают (а в какой достанут?). А название «Жигули» звучит не гордо, а стремно. И вообще, продукция ВАЗа – единственная в мире марка машины, которая ломается, не выезжая из гаража. Мальков возмущался, уверял обратное, а все смотрели на них, как на парочку сумасшедших.
У Анюты после грубой утрамбовки желудка разболелся живот – то есть новая тема для выведения меня из равновесия была найдена.
– Я не могу идти, – жаловалась она, нарываясь на неприятности. – Знаешь, какие рези? Ты когда-нибудь рожал, Луговой? А кто обещал хранить меня и преумножать?
– Этот случай не гарантийный, – огрызался я. – Даже не страховой. Жрать надо меньше, Соколова. А если жрешь, то хотя бы прожевывай.
– Всё унизить меня пытаешься? Ладно, Луговой, отольются тебе мои слезы…
Сдавленный вскрик за спиной – все встали, забряцали оружием. Новость из неприятных: в нашей группе не оказалось Тропинина! А сдавленный возглас уже перетекал в хрип – отчаянный, душераздирающий.
– Вы что, суки?! – зарычал Раздаш. – Тропинина проворонили?!
Можно подумать, это мы виноваты…
– Луговой, мне страшно… – прижалась ко мне Анюта. Я оттолкнул ее, дослал патрон в патронник. Мы бросились, не сговариваясь – даже те, у кого не было оружия…