Граф поклонился и отступил на шаг.
– Вы мне отказываете? – сказала Мерседес дрогнувшим голосом.
– Сударыня, – отвечал Монте-Кристо, – я смиренно прошу у вас прощения, но я никогда не ем муската.
Мерседес со вздохом уронила гроздь.
На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как и виноградная лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к бархатистому плоду и сорвала его.
– Тогда возьмите этот персик, – сказала она.
Но граф снова повторил жест отказа.
– Как, опять! – сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подавляла рыдание. – Право, мне не везет.
Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок.
– Знаете, граф, – сказала наконец Мерседес, с мольбой глядя на Монте-Кристо, – есть такой трогательный арабский обычай: те, что вкусили под одной крышей хлеба и соли, становятся навеки друзьями.
– Я это знаю, сударыня, – ответил граф, – но мы во Франции, а не в Аравии, а во Франции не существует вечной дружбы, так же как и обычая делить хлеб и соль.
– Но все-таки, – сказала графиня, дрожа и глядя прямо в глаза Монте-Кристо, и почти судорожно схватила обеими руками его руку, – все-таки мы друзья, не правда ли?
Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем бросилась ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза туманом, как бывает с человеком, у которого кружится голова.
– Разумеется, сударыня, – отвечал он, – почему бы нам не быть друзьями?
Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвернулась со вздохом, более похожим на стон.
– Благодарю вас, – сказала она.
И она пошла вперед.
Они обошли весь сад, не проронив ни слова.
– Граф, – начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой прогулки, – правда ли, что вы много видели, много путешествовали, много страдали?
– Да, сударыня, я много страдал, – ответил Монте-Кристо.
– Но теперь вы счастливы?
– Конечно, – ответил граф, – ведь никто не слышал, чтобы я когда-нибудь жаловался.
– И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу?
– Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям.
– Вы не женаты?
– Женат? – вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. – Кто мог вам это сказать?
– Никто не говорил, но вас несколько раз видели в Опере с молодой и очень красивой женщиной.
– Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя, которая стала моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни одного близкого человека.
– Значит, вы живете одиноко?
– Одиноко.
– У вас нет сестры… сына… отца?
– Никого.
– Как вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни?
– Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на Мальте, я любил одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и умчала меня от нее, как вихрь. Я думал, что она достаточно любит меня, чтобы ждать, чтобы остаться верной даже моей могиле. Когда я вернулся, она была уже замужем. Это обычная история каждого мужчины старше двадцати лет. Быть может, у меня было более чувствительное сердце, чем у других, и я страдал больше, чем страдал бы другой на моем месте, вот и все.
Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания.
– Да, – сказала она, – и эта любовь осталась лежать камнем на вашем сердце… Любишь по-настоящему только раз в жизни… И вы не виделись больше с этой женщиной?
– Никогда.
– Никогда!
– Я больше не возвращался туда, где она жила.
– На Мальту?
– Да, на Мальту.
– Она и теперь на Мальте?
– Вероятно.
– И вы простили ей ваши страдания?
– Ей – да.
– Но только ей; вы все еще ненавидите тех, кто вас с ней разлучил?
– Нисколько. За что мне их ненавидеть?
Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она все еще держала обрывок ароматной грозди.
– Возьмите, – сказала она.
– Я никогда не ем муската, сударыня, – ответил Монте-Кристо, как будто между ними не было никакого разговора на эту тему.
Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в ближайшие кусты.
– Непреклонный! – прошептала она.
Монте-Кристо остался столько же невозмутимым, как если бы этот упрек относился не к нему.
В эту минуту к ним подбежал Альбер.
– Матушка, – сказал он, – большое несчастье!
– Что такое? Что случилось? – спросила графиня, выпрямляясь во весь рост, словно возвращаясь от сна к действительности. – Несчастье, ты говоришь? В самом деле, теперь должны начаться несчастья!
– Приехал господин де Вильфор.
– И что же?
– Он приехал за женой и дочерью.
– Почему?
– В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что маркиз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой остановке. Госпожа де Вильфор была так весела, что долго не могла понять и поверить; но мадемуазель Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность ее отца, все угадала; этот удар поразил ее, как громом, и она упала в обморок.
– А кем маркиз де Сен-Меран приходится мадемуазель Валентине де Вильфор? – спросил граф.
– Это ее дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внучки с Францем.
– Ах, вот как!
– Теперь Францу придется подождать. Жаль, что маркиз де Сен-Меран не приходится также дедом мадемуазель Данглар!
– Альбер, Альбер! Ну, что ты говоришь? – с нежным упреком сказала г-жа де Морсер. – Он вас так уважает, граф, скажите ему, что так не следует говорить!
Она отошла на несколько шагов.
Монте-Кристо взглянул на нее так странно, с такой задумчивой и восторженной нежностью, что она вернулась назад.
Она взяла его руку, сжала в то же время руку сына и соединила их.
– Мы ведь друзья, правда? – сказала она.
– Я не смею притязать на вашу дружбу, сударыня, – сказал граф, – но, во всяком случае, я ваш почтительнейший слуга.
Графиня удалилась с невыразимой тяжестью на сердце; она не отошла и десяти шагов, как граф увидел, что она поднесла к глазам платок.
– У вас с матушкой вышла размолвка? – удивленно спросил Альбер.
– Напротив, – ответил граф, – ведь она сейчас при вас сказала, что мы друзья.