Граф снял ногу.
– Вставай! – сказал он.
Кадрусс встал на ноги.
– Ну и хватка у вас, господин аббат! – сказал он, потирая онемевшую руку. – Ну и силища!
– Молчи! Бог дает мне силу укротить такого кровожадного зверя, как ты. Я действую во имя его, помни это, негодяй. И если я щажу тебя в эту минуту, то только для того, чтобы содействовать промыслу божию.
– Уф! – пробормотал Кадрусс, с трудом приходя в себя.
– Вот тебе перо и бумага. Пиши то, что я тебе продиктую.
– Я не умею писать, господин аббат.
– Лжешь; бери и пиши.
Кадрусс покорно сел и написал:
«Милостивый государь, человек, которого вы принимаете у себя и за которого намереваетесь выдать вашу дочь, – беглый каторжник, бежавший вместе со мной с Тулонской каторги; он значился под № 59, а я под № 58.
Его звали Бенедетто; своего настоящего имени он сам не знает, потому что он никогда не знал своих родителей».
– Подпишись! – продолжал граф.
– Вы хотите погубить меня?
– Если бы я хотел погубить тебя, глупец, я бы отправил тебя в полицию; к тому же, когда эта записка попадет по адресу, тебе, по всей вероятности, уже нечего будет опасаться; подписывайся.
Кадрусс подписался.
– Пиши: Господину барону Данглару, банкиру, улица Шоссе-д’Антен.
Кадрусс надписал адрес.
Аббат взял записку в руки.
– Теперь уходи, – сказал он.
– Каким путем?
– Каким пришел.
– Вы хотите, чтобы я вылез в это окно?
– Ты же влез в него.
– Вы замышляете что-то против меня, господин аббат?
– Дурак, что же я могу замышлять?
– Почему вам не выпустить меня через ворота?
– Зачем будить привратника?
– Господин аббат, скажите мне, что вы не желаете моей смерти.
– Я хочу того, чего хочет господь.
– Но поклянитесь, что вы не убьете меня, пока я буду спускаться.
– Какой же ты трусливый дурак!
– Что вы со мной сделаете?
– Об этом тебя надо спросить. Я пытался сделать из тебя счастливого человека, а ты стал убийцей!
– Господин аббат, – сказал Кадрусс, – попытайтесь в последний раз.
– Хорошо, – сказал граф. – Ты знаешь, что я всегда держу свое слово?
– Да, – сказал Кадрусс.
– Если ты вернешься к себе домой цел и невредим…
– Кого же мне бояться, кроме вас?
– Если ты вернешься домой цел и невредим, покинь Париж, покинь Францию, и, где бы ты ни был, до тех пор пока ты будешь вести честную жизнь, ты будешь получать от меня небольшое содержание; ибо, если ты вернешься домой цел и невредим, то…
– То?.. – спросил дрожащий Кадрусс.
– То я буду считать, что господь простил тебя, и я тоже тебя прощу.
– Вы меня до смерти пугаете! – пробормотал, отступая, Кадрусс.
– Теперь уходи! – сказал граф, указывая Кадруссу на окно.
Кадрусс, еще не вполне успокоенный этим обещанием, вылез в окно и поставил ногу на приставную лестницу. Там он замер, весь дрожа.
– Теперь слезай, – сказал аббат, скрестив руки.
Кадрусс наконец уразумел, что с этой стороны ему ничто не грозит, и стал спускаться.
Тогда граф подошел к окну со свечой в руке, так что с улицы можно было видеть, как человек спускается из окна, а другой ему светит.
– Что вы делаете, господин аббат? – сказал Кадрусс. – А если патруль…
И он задул свечу.
Затем он продолжал спускаться; но совершенно успокоился лишь тогда, когда ступил на землю.
Монте-Кристо вернулся в свою спальню и, окинув быстрым взглядом сад и улицу, увидел сначала Кадрусса, который, спустившись в сад, обошел его и приставил лестницу в противоположном конце ограды, для того чтобы перелезть не там, где он влезал.
Потом, взглянув опять на улицу, он увидел, как поджидавший человек побежал по улице в ту же сторону, что и Кадрусс, и остановился как раз за тем углом, где тот собрался перелезать.
Кадрусс медленно поднялся по лестнице и, добравшись до последних перекладин, посмотрел через ограду, чтобы убедиться в том, что улица безлюдна.
Не было видно ни души, не слышно было ни малейшего шума.
Часы Дома Инвалидов пробили час.
Тогда Кадрусс уселся верхом на ограду и, подтянув к себе лестницу, перекинул ее через стену; затем принялся снова спускаться, или, вернее, стал съезжать по продольным брусьям с ловкостью, доказывающей, что это упражнение ему не внове.
Но, начав съезжать вниз, он не мог уже остановиться. Хоть он и увидел, уже на полпути, как из-за темного угла выскочил человек; хоть он и увидел, уже касаясь земли, как тот замахнулся на него рукой, но раньше, чем он успел принять оборонительное положение, эта рука с такой яростью ударила его в спину, что он выпустил лестницу с криком:
– Помогите!
Тут же он получил новый удар в бок и упал.
– Убивают! – закричал он.
Противник вцепился ему в волосы и нанес ему третий удар – в грудь.
На этот раз Кадрусс хотел снова крикнуть, но издал только стон, истекая кровью, тремя потоками струившейся из трех ран.
Убийца, увидев, что жертва больше не кричит, приподнял его голову за волосы; глаза Кадрусса были закрыты, рот перекошен. Убийца счел его мертвым, отпустил его голову и исчез.
Тогда Кадрусс, поняв, что он ушел, приподнялся на локте и из последних сил крикнул хриплым голосом:
– Убили! Я умираю! Помогите, господин аббат, помогите!
Этот жуткий крик прорезал ночную тьму. Открылась дверь потайной лестницы, затем калитка сада, и Али и его хозяин подбежали с фонарем.
Кадрусс все еще звал жалобным голосом:
– Господин аббат, помогите! Помогите!
– Что случилось? – спросил Монте-Кристо.
– Помогите! – повторил Кадрусс. – Меня убили.
– Мы идем, потерпите.
– Все кончено! Поздно! Вы пришли смотреть, как я умираю. Какие удары! Сколько крови!
И он потерял сознание.
Али и его хозяин подняли раненого и перенесли его в дом. Там Монте-Кристо велел Али раздеть его и увидел три страшные раны.
– Боже, – сказал он, – иногда твое мщение медлит; но тогда оно еще более грозным нисходит с неба.