– А мадемуазель д’Армильи? – спросил Бошан. – Она не в обиде на вас, что вы отнимаете у нее ученицу?
– Право, не могу вам сказать; но, по-видимому, она уезжает в Италию. Госпожа Данглар говорила со мной о ней и просила у меня рекомендательных писем к итальянским импресарио; я дал ей записку к директору театра Валле, который мне кое-чем обязан. Но что с вами, Альбер? Вы такой грустный; уж не влюблены ли вы, сами того не подозревая, в мадемуазель Данглар?
– Как будто нет, – сказал Альбер с печальной улыбкой.
Бошан принялся рассматривать картины.
– Во всяком случае, – продолжал Монте-Кристо, – вы не такой, как всегда. Скажите, что с вами?
– У меня мигрень, – сказал Альбер.
– Если так, мой дорогой виконт, – сказал Монте-Кристо, – то я могу предложить вам незаменимое лекарство, которое мне всегда помогает, когда мне не по себе.
– Какое? – спросил Альбер.
– Перемену мест.
– Вот как? – сказал Альбер.
– Да. Я и сам сейчас очень не в духе и собираюсь уехать. Хотите, поедем вместе?
– Вы не в духе, граф, – сказал Бошан, – почему?
– Вам легко говорить; а вот посмотрел бы я на вас, если бы в вашем доме велось следствие!
– Следствие? Какое следствие?
– А как же, сам господин де Вильфор ведет следствие по делу о моем уважаемом убийце, – это какой-то разбойник, бежавший с каторги, по-видимому.
– Ах да, – сказал Бошан, – я читал об этом в газетах. Кто это такой, этот Кадрусс?
– Какой-то провансалец. Вильфор слышал о нем, когда служил в Марселе, а Данглар даже припоминает, что видел его. Поэтому господин королевский прокурор принял самое горячее участие в этом деле, оно, по-видимому, чрезвычайно заинтересовало и префекта полиции. Благодаря их вниманию, за которое я им как нельзя более признателен, мне уже недели две как приводят на дом всех бандитов, каких только можно раздобыть в Париже и его окрестностях, под предлогом, что это убийца Кадрусса. Если так будет продолжаться, через три месяца в славном французском королевстве не останется ни одного жулика, ни одного убийцы, который не знал бы назубок плана моего дома. Мне остается только отдать им его в полное распоряжение и уехать куда глаза глядят. Поедем со мной, виконт!
– С удовольствием.
– Значит, решено?
– Да, но куда же мы едем?
– Я вам уже сказал, туда, где воздух чист, где шум убаюкивает, где, как бы ни был горд человек, он становится смиренным и чувствует свое ничтожество. Я люблю это уничижение, я, которого, подобно Августу, называют властителем Вселенной.
– Но где же это?
– На море, виконт. Я, видите ли, моряк: еще ребенком я засыпал на руках у старого Океана и на груди у прекрасной Амфитриты; я играл его зеленым плащом и ее лазоревыми одеждами; я люблю море, как возлюбленную, и если долго не вижу его, тоскую по нем.
– Поедем, граф!
– На море?
– Да.
– Вы согласны?
– Согласен.
– В таком случае, виконт, у моего крыльца сегодня будет ждать дорожная карета, в которой ехать так же удобно, как в кровати; в нее будут впряжены четыре лошади. Послушайте, Бошан, в моей карете можно очень удобно поместиться вчетвером. Хотите поехать с нами? Я вас приглашаю.
– Благодарю вас, я только что был на море.
– Как, вы были на море?
– Да, почти. Я только что совершил маленькое путешествие на Борромейские острова.
– Все равно поедем! – сказал Альбер.
– Нет, дорогой Морсер, вы должны понять, что, если я отказываюсь от такой чести, значит, это невозможно. Кроме того, – прибавил он, понизив голос, – сейчас очень важно, чтобы я был в Париже, хотя бы уже для того, чтобы следить за корреспонденцией, поступающей в газету.
– Вы верный друг, – сказал Альбер, – да, вы правы; следите, наблюдайте, Бошан, и постарайтесь открыть врага, который опубликовал это сообщение.
Альбер и Бошан простились; в последнее рукопожатие они вложили все то, что не могли сказать при постороннем.
– Славный малый этот Бошан! – сказал Монте-Кристо, когда журналист ушел. – Правда, Альбер?
– Золотое сердце, уверяю вас. Я очень люблю его. А теперь скажите, хотя, в сущности, мне это безразлично, – куда мы отправляемся?
– В Нормандию, если вы ничего не имеете против.
– Чудесно. Мы там будем на лоне природы, правда? Ни общества, ни соседей?
– Мы будем наедине с лошадьми для верховой езды, собаками для охоты и с лодкой для рыбной ловли, вот и все.
– Это то, что мне надо; я предупрежу свою мать, а затем я к вашим услугам.
– А вам разрешат? – спросил Монте-Кристо.
– Что именно?
– Ехать в Нормандию.
– Мне? Да разве я не волен в своих поступках?
– Да, вы путешествуете один, где хотите, это я знаю, ведь мы встретились в Италии.
– Так в чем же дело?
– Но разрешат ли вам уехать с человеком, которого зовут граф Монте-Кристо?
– У вас плохая память, граф.
– Почему?
– Разве я не говорил вам, с какой симпатией моя мать относится к вам?
– Женщины изменчивы, сказал Франциск Первый; женщина подобна волне, сказал Шекспир; один был великий король, другой – великий поэт; и уж, наверное, они оба хорошо знали женскую природу.
– Да, но моя мать не просто женщина, а Женщина.
– Простите, я вас не совсем понял.
– Я хочу сказать, что моя мать скупа на чувства, но уж если она кого-нибудь полюбила, то это на всю жизнь.
– Вот как, – сказал, вздыхая, Монте-Кристо, – и вы полагаете, что она делает мне честь относиться ко мне иначе, чем с полнейшим равнодушием?
– Я вам уже говорил и опять повторяю, – возразил Альбер, – вы, видно, в самом деле очень своеобразный, необыкновенный человек.
– Полно!
– Да, потому что моя матушка не осталась чужда тому, не скажу – любопытству, но интересу, который вы возбуждаете. Когда мы одни, мы только о вас и говорим.
– И она советует вам не доверять этому Манфреду?
– Напротив, она говорит мне: «Альбер, я уверена, что граф благородный человек; постарайся заслужить его любовь».
Монте-Кристо отвернулся и вздохнул.
– В самом деле? – спросил он.
– Так что, вы понимаете, – продолжал Альбер, – она не только не воспротивится моей поездке, но от всего сердца одобрит ее, поскольку это согласуется с ее наставлениями.
– Ну, так до вечера, – сказал Монте-Кристо. – Будьте здесь к пяти часам; мы приедем на место в полночь или в час ночи.