– Кто я? Да вы меня отлично знаете.
– Мы теперь никого не знаем, сударыня.
– Да вы с ума сошли, любезный! – воскликнула баронесса.
– От кого вы?
– Нет, это уж слишком!
– Сударыня, простите, но так приказано; ваше имя?
– Баронесса Данглар. Вы меня сто раз видели.
– Возможно, сударыня; а теперь скажите, что вам угодно?
– Какая дерзость! Я пожалуюсь господину де Вильфору.
– Сударыня, это не дерзость, это осторожность: сюда входят только по записке господина д’Авриньи или после доклада господину королевскому прокурору.
– Так вот, у меня как раз дело к королевскому прокурору.
– Спешное дело?
– Очевидно, раз я все еще здесь. Но довольно: вот моя карточка, передайте ее вашему хозяину.
– Вы подождете, пока я вернусь?
– Да, идите.
Привратник закрыл ворота, оставив г-жу Данглар на улице.
Правда, баронесса ждала недолго; вскоре ворота открылись настолько, что она могла войти; как только она вошла, ворота за ней захлопнулись.
Войдя во двор, привратник, не спуская глаз с ворот, вынул из кармана свисток и свистнул.
На крыльце показался лакей Вильфора.
– Сударыня, извините этого честного малого, – сказал он, идя навстречу баронессе, – но так ему приказано, и господин де Вильфор поручил мне сказать вам, что он не мог поступить иначе.
Во дворе стоял впущенный с теми же предосторожностями поставщик, и один из слуг осматривал его товары.
Баронесса взошла на крыльцо; она чувствовала себя глубоко потрясенной этой скорбью, которая усугубляла ее собственную печаль, и в сопровождении лакея, ни на миг не терявшего ее из виду, вошла в кабинет королевского прокурора.
Как ни была озабочена г-жа Данглар тем, что привело ее сюда, но встреча, оказанная ей всей этой челядью, показалась ей до того возмутительной, что она начала с жалоб.
Но Вильфор медленно поднял голову и посмотрел на нее с такой грустной улыбкой, что жалобы замерли у нее на устах.
– Простите моим слугам страх, который я не могу поставить им в вину; заподозренные, они сами стали подозрительными.
Госпожа Данглар часто слышала в обществе разговоры о паническом страхе, царившем в доме Вильфора, но она никогда не поверила бы, что это чувство могло дойти до такой крайности, если бы не убедилась в этом воочию.
– Так вы тоже несчастны? – спросила она.
– Да, сударыня, – ответил королевский прокурор.
– И вам жаль меня?
– Искренне жаль, сударыня.
– Вы понимаете, почему я пришла?
– Вы пришли поговорить со мной о том, что случилось в вашем доме?
– Это ужасное несчастье, сударь.
– То есть неприятность.
– Неприятность! – воскликнула баронесса.
– Сударыня, – отвечал королевский прокурор с невозмутимым своим спокойствием, – я теперь называю несчастьем только то, что непоправимо.
– Неужели вы думаете, что это забудется?
– Все забывается, сударыня; ваша дочь выйдет замуж завтра, если не сегодня, через неделю, если не завтра. А что касается жениха мадемуазель Эжени, то я не думаю, чтобы вы о нем жалели.
Госпожа Данглар посмотрела на Вильфора, изумленная этим почти насмешливым спокойствием.
– К другу ли я пришла? – спросила она со скорбным достоинством.
– Вы же знаете, что да, – ответил Вильфор, и щеки его покрылись легким румянцем.
Ведь это заверение напоминало об иных событиях, чем те, которые волновали обоих в эту минуту.
– Тогда будьте сердечнее, дорогой Вильфор, – сказала баронесса, – обращайтесь со мной, как друг, а не как судья, я глубоко несчастна, не говорите мне, что я должна быть веселой.
Вильфор поклонился.
– За последние три месяца у меня создалась эгоистическая привычка, сударыня, – сказал он. – Когда я слышу о несчастьях, я вспоминаю свои собственные несчастья, это сравнение приходит мне на ум даже помимо моей воли. Вот почему рядом с моими несчастьями ваши несчастья кажутся мне простыми неприятностями; вот почему рядом с моим трагическим положением ваше положение представляется мне завидным; но вас это сердит, оставим это. Итак, вы говорили, сударыня?..
– Я пришла узнать у вас, мой друг, – продолжала баронесса, – что ждет этого самозванца.
– Самозванца? – повторил Вильфор. – Я вижу, сударыня, вы, как нарочно, то преуменьшаете, то преувеличиваете. Андреа Кавальканти, или вернее, Бенедетто – самозванец? Вы ошибаетесь, сударыня: Бенедетто – самый настоящий убийца.
– Сударь, я не спорю против вашей поправки; но чем суровее вы покараете этого несчастного, тем тяжелее это отзовется на нашей семье. Забудьте о нем ненадолго, не преследуйте его, дайте ему бежать.
– Поздно, сударыня, я уже отдал приказ.
– В таком случае, если его арестуют… Вы думаете, его арестуют?
– Я надеюсь.
– Если его арестуют (а я слышу со всех сторон, что тюрьмы переполнены), оставьте его в тюрьме.
Королевский прокурор покачал головой.
– Хотя бы до тех пор, пока моя дочь не выйдет замуж! – воскликнула баронесса.
– Невозможно, сударыня; правосудие имеет свой порядок.
– Даже для меня? – сказала баронесса полушутя, полусерьезно.
– Для всех, – ответил Вильфор, – и для меня, как для других.
– Да… – сказала баронесса, не поясняя словами той мысли, которая вызвала это восклицание.
Вильфор посмотрел на нее своим испытующим взглядом.
– Я знаю, что вы хотите сказать, – продолжал он, – вы намекаете на распространившиеся по городу ужасные слухи, что смерть, которая вот уже третий месяц облекает в траур мой дом, смерть, от которой чудом спаслась Валентина, – не случайная смерть.
– Я совсем об этом не думала, – поспешно сказала г-жа Данглар.
– Нет, вы об этом думали, сударыня, и это справедливо, потому что вы не могли не подумать об этом и не сказать себе: ты, карающий преступления, отвечай: почему вокруг тебя преступления совершаются безнаказанно?
Баронесса побледнела.
– Вы себе это говорили, не правда ли, сударыня?
– Да, сознаюсь.
– Я вам отвечу.
Вильфор пододвинул свое кресло к стулу г-жи Данглар; затем, опершись обеими руками о письменный стол, голосом, глуше обычного, заговорил:
– Есть преступления, которые остаются безнаказанными, потому что преступники неизвестны, и вместо виновного мог бы пострадать невинный. Но как только эти преступники будут обнаружены, – и Вильфор протянул руку к большому распятию, висевшему против его стола, – как только они будут обнаружены, – повторил он, – богом живым клянусь, кто бы они ни были, они умрут! Теперь, после клятвы, которую я дал и которую я сдержу, осмельтесь просить у меня пощады этому негодяю!