– И вы знали беднягу? – спросил Кадрусс.
– Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешения веры, – отвечал аббат.
– А отчего он умер? – спросил Кадрусс сдавленным голосом.
– Отчего умирают в тюрьме на тридцатом году жизни, как не от самой тюрьмы?
Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу.
– Всего удивительнее, – продолжал аббат, – что Дантес на смертном одре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известна истинная причина его заточения.
– Верно, верно, – прошептал Кадрусс, – он не мог ее знать. Да, господин аббат, бедный мальчик сказал правду.
– Потому-то он и поручил мне доискаться до причины его несчастья и восстановить честь его имени, если оно было чем-либо запятнано.
И взгляд аббата, становившийся все пристальнее, впился в омрачившееся лицо Кадрусса.
– Один богатый англичанин, – продолжал аббат, – его товарищ по несчастью, выпущенный из тюрьмы при второй реставрации, обладал алмазом большой ценности. При выходе из тюрьмы он подарил этот алмаз Дантесу в благодарность за то, что во время его болезни тот ухаживал за ним, как за родным братом. Дантес, вместо того чтобы подкупить тюремщиков, которые, впрочем, могли бы взять награду, а потом выдать его, бережно хранил камень при себе на случай своего освобождения; если бы он вышел из тюрьмы, он сразу стал бы богачом, продав этот алмаз.
– Так вы говорите, – спросил Кадрусс, глаза которого разгорелись, – что это был алмаз большой ценности?
– Все в мире относительно, – отвечал аббат. – Для Эдмона это было богатство; его оценивали в пятьдесят тысяч франков.
– Пятьдесят тысяч франков! – вскричал Кадрусс. – Так он был с грецкий орех, что ли?
– Нет, поменьше, – отвечал аббат, – но вы сами можете об этом судить, потому что он со мною.
Глаза Кадрусса, казалось, шарили под платьем аббата, разыскивая камень.
Аббат вынул из кармана коробочку, обтянутую черной шагреневой кожей, раскрыл ее и показал изумленному Кадруссу сверкающий алмаз, вправленный в перстень чудесной работы.
– И это стоит пятьдесят тысяч франков?
– Без оправы, которая сама по себе довольно дорога, – отвечал аббат.
Он закрыл футляр и положил в карман алмаз, продолжавший сверкать в воображении Кадрусса.
– Но каким образом этот камень находится в ваших руках, господин аббат? – спросил Кадрусс. – Разве Эдмон назначил вас своим наследником?
– Не наследником, а душеприказчиком. «У меня было трое добрых друзей и невеста, – сказал он мне, – я уверен, что все четверо горько жалеют обо мне; один из этих друзей звался Кадрусс».
Кадрусс вздрогнул.
– «Другого, – продолжал аббат, делая вид, что не замечает волнения Кадрусса, – звали Данглар, третий, прибавил он, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня».
Дьявольская улыбка появилась на губах Кадрусса; он хотел прервать аббата.
– Постойте, – сказал аббат, – дайте мне кончить, и, если вы имеете что сказать мне, вы скажете потом. «Третий, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня, и звали его Фернан; а мою невесту звали…» Я забыл имя невесты, – сказал аббат.
– Мерседес, – сказал Кадрусс.
– Да, да, совершенно верно, – с подавленным вздохом подтвердил аббат, – Мерседес.
– Ну и что же дальше? – спросил Кадрусс.
– Дайте мне графин с водой, – сказал аббат.
Кадрусс поспешил исполнить его желание.
Аббат налил воды в стакан и отпил несколько глотков.
– На чем мы остановились? – спросил он, поставив стакан на стол.
– Невесту звали Мерседес.
– Да, да. «Вы поедете в Марсель…» Это все Дантес говорил, вы понимаете?
– Понимаю.
– «Вы продадите этот алмаз и разделите вырученные за него деньги между моими пятью друзьями, единственными людьми, любившими меня на земле».
– Как так пятью? – сказал Кадрусс. – Вы назвали мне только четверых.
– Потому что пятый умер, как мне сказали… Пятый был отец Дантеса.
– Увы, это верно, – сказал Кадрусс, раздираемый противоречивыми чувствами, – бедный старик умер.
– Я узнал об этом в Марселе, – отвечал аббат, стараясь казаться равнодушным, – но смерть его произошла так давно, что я не мог узнать никаких подробностей… Может быть, вы что-нибудь знаете о смерти старика?
– Кому и знать, как не мне? – сказал Кадрусс. – Я был его соседом… О господи! Не прошло и года после исчезновения его сына, как бедный старик умер!
– А отчего он умер?
– Доктора называли его болезнь… кажется, воспалением желудка; люди, знавшие его, говорили, что он умер с горя… а я, который видел, как он умирал, я говорю, что он умер…
Кадрусс запнулся.
– Отчего? – с тревогой спросил аббат.
– С голоду он умер!
– С голоду? – вскричал аббат, вскакивая на ноги. – С голоду! Последняя тварь не умирает с голоду. Пес, блуждающий по улицам, находит милосердную руку, которая бросает кусок хлеба, а человек, христианин, умирает с голоду среди других людей, также называющих себя христианами! Невозможно! Это невозможно!
– Я вам говорю правду, – сказал Кадрусс.
– И напрасно, – послышался голос с лестницы. – Чего ты суешься не в свое дело?
Собеседники обернулись и увидели сквозь перила лестницы бледное лицо Карконты; она притащилась сюда из своей каморки и подслушивала их разговор, сидя на верхней ступеньке и опершись головой на руки.
– А ты сама чего суешься не в свое дело, жена? – сказал Кадрусс. – Господин аббат просит у меня сведений; учтивость требует, чтобы я их сообщил ему.
– А благоразумие требует, чтобы ты молчал. Почем ты знаешь, с какими намерениями тебя расспрашивают, дуралей?
– С наилучшими, сударыня, – сказал аббат, – ручаюсь вам. Вашему супругу нечего опасаться, лишь бы он говорил чистосердечно.
– Знаем мы это… Начинают со всяких обещаний, потом довольствуются тем, что просят не опасаться, потом уезжают, не исполнив обещанного, а в одно прекрасное утро неведомо откуда на тебя сваливается беда.
– Будьте спокойны, – отвечал аббат, – уверяю вас, что из-за меня вам не будет никакой беды.
Карконта проворчала еще что-то, чего нельзя было разобрать, снова опустила голову на руки, и трясясь в лихорадке, предоставила мужу продолжать разговор, впрочем, стараясь не пропустить ни слова.
Между тем аббат выпил немного воды и успокоился.
– Неужели, – снова начал он, – этот бедный старик был так всеми покинут, что умер голодной смертью?
– О нет, – отвечал Кадрусс, – каталанка Мерседес и господин Моррель не покинули его; но бедный старик вдруг возненавидел Фернана, того самого, – прибавил Кадрусс с насмешливой улыбкой, – которого Дантес назвал вам своим другом.