Ило почти дошел до своей двери, когда позади раздался радостный вопль, и, не веря своим ушам, сигнифер развернулся. Как? Шанди Хладнокровный? Шанди Невозмутимый?
– Ило! Ты только взгляни! – Шанди Хладнокровный несся навстречу своему сигниферу, помахивая письмом и совсем позабыв про гражданских сановников. Добежав, он сунул драгоценную бумагу под нос Ило.
– Меня отзывают! – с жаром шепнул Шанди. – Понимаешь? Она пишет, что старый негодяй отзывает меня в Хаб! Как только мой заместитель… Вот оно, здесь, Ило! Наконец-то! – И он так ударил сигнифера по плечу, что тот чуть не потерял равновесия.
Ило еще не видел принца таким возбужденным.
– Поздравляю, господин… Э… в таком случае то письмо его величеству…
– Какое письмо? – Шанди наспех дочитывал послание жены и даже не оторвал от него глаз.
– Ваше письмо к императору, требующее… Я имел в виду, просящее…
– Ах, это? Сожги его, ради всех Богов! Мы возвращаемся в Хаб, Ило! – Шанди светился торжеством.
… Новости едва проникали в мозги Ило, которые совсем заволоклись туманом. Хаб! Наконец-то! Вот здорово!
– Моя жена! – вздохнул Шанди. – Я когда-нибудь упоминал о том, что она – самая прекрасная девушка на свете?
– Кажется, ты действительно говорил что-то подобное, господин. – «Миллион раз», – подумал Ило.
В Хабе пруд пруди хорошеньких девушек. Шанди получит свою единственную, а все остальные попадут в распоряжение Ило.
Ничего хорошего из разговора не выйдет; это Гэт знал наверняка. Ему было, правда, не совсем понятно, откуда берется знание, но откуда бы оно ни бралось, он был уверен точно: разговор пойдет серьезный. Забавно, что «просто так» ничего не бывает – он сам виноват, что бы там ни случилось.
Гэт не мог припомнить ничего такого, что дало бы отцу повод сердиться – разве что патока, которую они с Кейди размазали по сиденьям кухонной уборной. Так то ведь было уже два года назад, и о той проделке все давным-давно позабыли! Впрочем, Гэта до сих пор иногда мучили угрызения совести.
Комната тонула в полумраке, но по стенам все же скакали тени – ее освещала лишь лампа в руке отца да красные уголья в очаге. Здесь было холодно да вдобавок еще и пахло дымом.
Гэт подошел и опустился в кресло матери, пока отец ставил лампу на высокую каминную полку и ворошил угли.
– Садись там, – сказал отец, махнув рукой, но не поворачивая головы.
Гэту досадно было видеть, что отцу не по себе, особенно если он сам был тому причиной. Он знал, что отцы других мальчиков били их порой – приятели показывали ему рубцы после порки, – и Джаар, и Клифф, и Брэк. Отец ни разу в жизни не поднял на Гэта руку, но он был королем и иногда здорово выходил из себя. Этим вечером никто не собирается бить Гэта, просто отец пребывал в глубокой печали… Да, сегодня он чем-то расстроен или еще только расстроится – хотя отчего, Гэт не знал.
В углу комнаты стоял шкаф, где хранились короны. Давным-давно они с Кейди забирались сюда – и Кейди открывала шкаф. Они играли тогда, надевая короны, но это опять-таки было целую вечность назад! Значит, шкаф здесь ни при чем. Хотя, может, Кейди до сих пор открывает его время от времени… Гэт надеялся, что его не станут об этом спрашивать.
Он из рук вон скверно написал вчерашний диктант. Может быть, в нем дело?
Или все из-за подбитого глаза?
Отец уселся наконец во второе кресло. Вовсе не рассерженный, но довольно-таки угрюмый.
– Кулаком попали, сир. – Гэт не обязан был называть отца «сиром» – никто не говорил ему, что это необходимо, но все кругом так делали – И Гэту это тоже нравилось. Ведь все-таки его родитель был королем. И замечательным отцом, конечно, тоже.
– Что случилось с… Ага, сам вижу. У тебя будет роскошный синяк!
Гэт протестующе фыркнул:
– Не-а, не будет.
– Твоя рука тоже бросается в глаза, но мне сдается, что ты не сам себе заехал в глаз, так ведь?
– Это был Брэк.
– Кто это был и… – Король запустил руку в волосы. Во всем королевстве только его волосы сопротивлялись гребенке сильнее, чем лохмы Гэта, – так всегда говорила мама…
– Брэк, значит. Такой рыжий етун? Сын кузнеца?
Гэт просто кивнул. Он снова чувствовал небольшую путаницу. Этим вечером так уже бывало пару раз – может, он просто треснулся головой, когда Брэк свалил его.
Отец сказал:
– Тебе следует выбирать в соперники кого-нибудь подходящего по величине. Уж во всяком случае не вдвое больше… Так кто же зачинщик?
Гэт задумался. Кто начал драку – тот, кто первый пустил в ход кулаки, или тот, кто назвал твоего отца волшебником?
– Кто кого первый стукнул? – переспросил отец голосом, звенящим повелительными королевскими нотками.
– Я первый ударил. В грудь.
– В грудь бить не стоит – это напрасно. Надо бить или повыше, или пониже. Но это я так, на потом. Что он такого сказал?
Гэту не хотелось отвечать, но чутье подсказало ему, что это необходимо. Он все еще боролся с собой, когда отец нетерпеливо хмыкнул.
– Ты ведь уже не маленький ребенок, Гэт. Помни – мы тут с тобой разговариваем как мужчина с мужчиной. Так повтори мне, пожалуйста, что сказал тебе Брэк.
– Он назвал тебя волшебником.
– Вот как! – сказал король, и особой радости в его голосе не прозвучало.
Подумав немного. Рэп спросил:
– А ты когда-нибудь спрашивал у меня, не волшебник ли я?
– Кейди спрашивала. Когда мы были еще маленькими.
– И что же я ответил?
– Что это очень дерзкий вопрос.
– Правда? – Отец, кажется, немного повеселел. – Хвала Богам. Ну и почему ты решил, что Брэк не должен называть меня волшебником?
Гэт поразмыслил над ответом.
– Теперь кажется, что это не имеет никакого значения, папа, но тогда я сорвался. Даже не столько, что он сказал, сколько как…
Отец тихонько рассмеялся.
– Хорошо, я-то знаю, ты – не из той породы парней, что сами нарываются на драку. Завтра… нет, утром я буду судить конкурс метателей ножей… Ну уж до обеда-то точно мы с тобой вместе отправимся в гимнастический зал – и я покажу тебе кое-что.
– Что? – спросил Гэт, внезапно заинтересовавшись.
– Ты не знал, что однажды я всерьез дрался с отцом Брэка?
– И остался жив?.. – в смятении сказал Гэт. Он, конечно, не думал, что Крафаркан-кузнец когда-нибудь убил кого-то, но он был просто великаном! Может, папа и впрямь волшебник? Кейди уверяла, что да, но у Кейди язык что помело. Сам Гэт подозревал, что отец и правда мог бы оказаться магом, но вслух он никогда этого не скажет – и тем более перед Брэком и остальными.