– Это уж мне решать, как и что делать, – Андрей смотрел на Вежновца с нескрываемой неприязнью.

«Вот падла, о бойцах моих он задумался. Значит, заложники ему не нужны. Зачем же мы сюда прилетели? Сам он правды не скажет».

– Ну что ж, как знаешь, – со странным спокойствием согласился конторщик.

Майор, вскипев, зашагал прочь. Вспомнил командира корабля.

«Сознательно на смерть пошел. Никто ведь не заставлял его, и шансы на жизнь были. А тут, рядом, такие…» – Лавров, задыхаясь в приступе подкатившей злобы, пытался подобрать ругательство, когда, заметив старлея Барханова, свернул к нему.

– Пошли человек десять группами проверить местность в радиусе километра-полутора. У них должны быть посты. Остальных, пока темно, распредели по позициям возле аэродрома и, если получится, на самом поле, только чтобы перед самолетом не мелькали.

– Есть, – старлей уже на ходу отдавал команды.

Лавров, оставшись один, вновь принялся изучать аэродром в бинокль. Он так и не принял для себя окончательного решения, как именно поступить на рассвете. «Если бы сами талибы вышли на связь, но рация молчит…»

Глава 8

Надежда Мустафы устроить засаду рухнула в одночасье, после того как командир экипажа успел сказать всего одну лишь фразу, которая и нарушила планы афганского полевого командира. Командир экипажа посчитал, что Мустафа русского языка не знает, во всяком случае, заместитель Омара ничем свое знание до этого не проявил. Мустафа только и смог что полоснуть пилота по горлу, хотя было уже поздно.

«Как же это я так не угадал с ним?» – думал он, тщательно вытирая длинный кривой нож о галстук пилота. Второго пилота сотрясала дрожь. Голова его была неестественно запрокинута, глаза прикрыты, а пальцы крепко вцепились в подлокотники кресла.

Одноглазый никак не мог предположить такого поворота событий. Омар рассчитал все верно, загрузил часть заложников в машины и повез в лагерь, оставив Мустафу и часть пассажиров в самолете, «встречать» русский спецназ.

Действия командира корабля были Мустафе непонятны: еще пять минут назад тот от страха и слова не мог сказать, соглашался во всем, казалось, вот-вот упадет в ноги. Ждали до самого вечера. Омар твердо сказал, что скоро будет русский спецназ. Почему он обязательно будет и откуда это знает командир, гордо называвший себя бригадным генералом, Мустафа не представлял. Но за годы, проведенные в отряде, он усвоил: все, что ни скажет Омар – обязательно случалось.

«Привык хозяин на несколько ходов вперед рассчитывать. Все знает», – думал Мустафа, сидя в кресле второго пилота в темной кабине «Ту-154».

Сам он не мог понять, что исчезновение такого крупного авиалайнера, как «Ту-154», да еще с далеко не рядовыми гражданами России на борту, не может долго оставаться незамеченным. Омар же не давал ему ничего, кроме прямых приказов. Бригадный генерал считал, что у каждого должны быть свои обязанности, и никто не должен знать больше, чем ему положено.

В принципе, одноглазого такое положение вещей вполне устраивало. Он и не думал претендовать на какое-то лидерство, не умел принимать решения или долго думать над одним вопросом. У боевика для этого был слишком примитивный склад ума. Но Омар именно за это и ценил его. Мустафа был человеком дела, идеальным исполнителем приказов, хоть и излишне жестоким.

Так, когда несколько лет назад Омар узнал о крупной партии опия-сырца, следовавшей в Россию из центрального Афганистана, он вышел на человека, которому предстояло стать курьером, и узнал маршрут следования каравана. При желании Омар мог бы поставить условие, ведь территорию и единственную дорогу контролировал он: груз продают ему за полцены, а потом он получает сполна в России. Но он перекупил только курьера и решил захватить весь груз. Планы смешал Мустафа, которому был поручен захват груза. На общую беду, он должен был встретиться с курьером-караванщиком прежде, чем тот получил опий. Одноглазому показалось, что курьер не слишком любезен, и Мустафа, не привыкший к такому обращению, схватил автомат – приложился караванщику по темечку. Одноглазый не рассчитал силы и при ударе снес половину черепа. Из-за гибели курьера маршрут каравана изменили.

В результате Омар потерял на этом больше двух сотен тысяч долларов и с тех пор особенно тонкие поручения давал более сообразительному Масуду, но с самыми строгими инструкциями и оговорками. Зато в случаях, когда не требовалось особой смекалки, когда больше нужна была наглость, заменить Мустафу было просто некем. В военном плане он был неплохим стратегом и знал тактику ведения боевых действий.

Одноглазый считал, что вполне грамотно поставил засаду. Вот только действия заложника не смог проконтролировать – расслабился во время долгого ожидания и не успел обрубить связь, после того как пилот сказал все самое главное. Конечно, на запросы радиста можно было вообще не отвечать, но в этом случае десантники вряд ли бы сунулись на борт без предварительной разведки, а это как раз и ломало цель одноглазого – сыграть на неожиданности. Он не учел того факта, что поставленная засада в случае ее обнаружения превращается в ловушку для него самого. Авиалайнер находился прямо в самом центре огромной пустой площади и, окруженный спецназом, становился превосходной западней для боевиков на борту. У них оставался один козырь – около десятка пассажиров, которые автоматически превратились в заложников. Мустафа знал, что такой довод убедительно действует на цивилизованных людей. Для него, как и для большинства афганцев, возмужавших во время непрекращающейся войны, это, правда, было малопонятно. Он не умел ценить чужую жизнь и не мог представить, что кто-то сможет диктовать ему свои условия, прикрываясь парой его единоверцев. Вот если бы родственниками – это другое дело. Но отец Мустафы умер уже давно, сестра жила замужем в Кабуле, а двое младших братьев вели такой же, как и он, образ жизни в одном из партизанских отрядов, но только уже в Чечне. Оставались две дочери, но к ним русскому спецназу было не подобраться.

Одноглазый считал, что сам он гораздо большего добился, чем его братья, и всегда вспоминал о них с чувством превосходства. Сейчас Мустафа был не в лучшем настроении, но и особенно не переживал. Он не спеша протер нож, сунул его в ножны, висевшие на поясе. В кабине, кроме него и еще не остывшего трупа, находился молодой боевик. На вид ему было лет восемнадцать, своего возраста он и сам не знал. В отряде он был полгода и еще не успел отличиться, но умел мастерски стрелять и обращаться с ножом. Этим он Мустафе и приглянулся, теперь был у него своего рода адъютантом.

Одноглазый лишь хмуро глянул в его сторону, давая понять, что к разговору он сейчас не расположен. Вернувшись в кресло, он еще минут пять всматривался в сумерки.

– Они сейчас не появятся, – сказал парень, – они не дураки, хоть и неверные. Понимают, что мы их зарежем, как баранов.

– Придержи язык, пока я сам тебе его не вырезал, – лениво ответил Мустафа.

Парень мгновенно замолчал, понимая, что попал под горячую руку, и опасаясь гнева командира. Но одноглазый самодовольно сказал: