Однако экипаж оказался гораздо менее психологически подготовленным к подобного рода неожиданностям. Железняк, связист и собственно пилот оцепенели и лихорадочно соображали, что и в какой последовательности следует предпринять. А уже через пару секунд пилот крепко сжал в руках штурвал самолета, а Железняк со связистом сорвались со своих мест и начали хватать все, что попадалось под руку, считая необходимым эвакуировать с падающего борта все мало-мальски ценное в контексте стоящей перед ними задачи. Так как высота стремительно уменьшалась, необходимость прыжка с парашютом столь же стремительно отпадала.
Между тем Лавров и Никитенко продолжали свое экстремальное приземление. Густые и высокие купола деревьев не оставляли никаких шансов на благополучный исход – оба парашютиста неминуемо должны повиснуть на размашистых кронах, имея под собой весьма внушительный запас высоты. Просто перерезать стропы парашюта в таком положении вовсе не самая удачная идея – неудачное падение с такой высоты было чревато многочисленными переломами, а то и летальным исходом. Последнее было возможно в случае неудачного попадания на какой-нибудь корень или обломок дерева. Такое попадание, собственно, было очень и очень вероятно. При всем этом кое-что хорошее (если в таких ситуациях какое-либо событие вообще можно охарактеризовать по положительной шкале) все-таки произошло: Лавров и Никитенко повисли на одном и том же дереве, если можно так выразиться, на соседних ветках. Так как военврач был далеко не новичок в парашютном деле – как-никак, сто прыжков в рамках курса военно-медицинской академии, он без особых проблем «опал» на крону какого-то разлапистого дерева и завис в ней. Удостоверившись, что парашютные стропы держат его достаточно крепко, он огляделся по сторонам. Когда он увидел Батяню, зависшего в довольно нелепой позе в нескольких метрах от него, Никитенко прыснул, однако тут же вспомнил, что сам находится точно в таком же положении. Вслед за этим он вспомнил еще кое-что, гораздо менее приятное: в ветвях подобных деревьев очень любят селиться всякие насекомые, размеры которых в условиях бразильской сельвы варьируются довольно свободно. И практически все имеют ядовитые жевала, жала и клешни. К тому же все это многообразие дополнял весьма внушительный серпентарий – древесных змей в подобных дремучих лесных уголках было, скажем прямо, в избытке. И все бы ничего, но весь этот перечень особо опасных тварей бразильской фауны мог оказаться прямо за шиворотом у бравых русских десантников.
Батяня, хоть и менее подкованный в вопросах классификации биологических видов, обитающих на месте его с Никитенко вынужденного пребывания, тоже имел представление о последствиях подобного «соседства». Достав армейский нож и зажав его в зубах, он начал постепенно раскачиваться на стропах. Раскачавшись достаточно, он сделал сильный рывок и буквально прилип к стволу дерева. Обхватив его ногами, свободной рукой он достал нож и быстро перерезал свои стропы. Зычным окриком Батяня призвал своего товарища по несчастью последовать своему примеру. Лейтенант, собственно, и не думал мешкать.
Когда они вместе оказались на земле, Батяня внезапно ощутил легкую слабость в ногах. Он быстро сосредоточился на своем ухудшившемся самочувствии, а Вячеслав Никитенко в это время немного заплетающимся от избытка адреналина языком пытался высказать какие-то мысли-выкидыши:
– Как вы думаете, товарищ майор, а кто-нибудь выжил из наших? Они же там, в самолете, остались. – Тут у Никитенко перехватило дух от осознания того, как близка была фатальная развязка. – Может, стоит поискать их? Взрыва ведь не было?
Батяня прощупал себя, без труда обнаружив причину быстрой утечки сил. Во время обхвата дерева он в состоянии экстремальной концентрации организма не почувствовал, как ногой напоролся на сук, подло торчавший из ствола дерева. Рана была неглубокая, но весьма кровоточащая, и сочившаяся из нее кровь ослабляла майора. К тому же в незнакомых джунглях запах человеческой крови мог привлечь кого-нибудь посерьезней, чем жуков-трупоедов или питонов. Но не зря Никитенко пять лет учился на медика. И хотя оказывать первую помощь в подобных условиях их не учили, но зато других внештатных ситуаций было хоть отбавляй. Поэтому военврач быстро и четко сформулировал не только проблему, но и возможный путь ее решения: при помощи оставшихся строп и аптечки он наскоро соорудил что-то наподобие временного бактерицидного пластыря, предварительно продезинфицировав рану соком какого-то растения.
В академии им рассказывали про целебные свойства некоторых растений, поэтому при определенном уровне знаний помочь раненому практически не составляло труда. Никитенко логично рассудил, что при наличии натуральных лекарственных средств было бы недопустимым расточительством тратить запасы столь бесценной в сложившейся ситуации аптечки. Проще говоря, военврач приберег основной медицинский арсенал для более критических случаев, которых втайне все же надеялся избежать. Пришлось расположиться на вынужденный отдых. Немного придя в себя, Батяня попытался встать. Рана на ноге больше не болела.
– Чудесная у тебя травка, доктор! Чуть больше часа прошло – а дырки в ноге как не бывало.
– Ну что вы, это просто у вас организм так быстро регенерируется, – смутился Никитенко.
– Тогда я сниму ее к чертям, – решительно заявил Батяня.
– Вообще-то не советовал бы я это делать, потому что рана хоть и не болит уже, но при контакте с внешней средой может начать гноиться. А это чревато…
– Ну все, понял, понял. Пусть висит, хрен с ней.
Батяню не сильно интересовали подробности возможных осложнений. Тем не менее Никитенко довольно улыбнулся от осознания действенности своего научного совета.
– А нам идти пора, может, и вправду кто живой остался, – без особой надежды сказал Батяня.
Особых иллюзий у него не было, однако… Они быстро собрались и отправились в ту сторону, куда предположительно упала «Сесна».
Предрассветные лучи уже окрасили небо в розоватый цвет, и солнце вот-вот должно уже было подняться над верхушками огромных деревьев. В предрассветном кроваво-алом свете эти исполины казались фантастическими индейскими великанами из древних легенд араваков, выплывшими в неверной утренней дымке. Речная вода также приобрела кровавый оттенок, и казалось, что широкий и бурный поток нес куда-то вдаль кровь индейских племен, истребленных европейскими конкистадорами.
В этот рассветный час Сильвио не спал. Он сидел и думал, глядя на отблески уже затухавшего костра: о природе, о чужеземцах, о древних народах, о судьбе своего племени и еще много о чем. Вождь обладал аналитическим умом и стремился все происходящее объяснить в рамках логики и практицизма. Он очень скрупулезно и критично анализировал все те обстоятельства и факты, которые зафиксировало его цепкое сознание.
В наскоро поставленном лагере было тихо, ни одно живое существо не побеспокоило уставших и измученных людей. Казалось, только вождь не знает усталости.
Но вдруг безмятежную предрассветную тишину нарушил какой-то странный шум. Вождь насторожился и, встав на ноги, внимательно вслушался. Шум все нарастал, и Сильвио напряженно всматривался в ту сторону, откуда доносились непонятные звуки.