* * *
Странно, что в Библии во всех подробностях запечатлено грехопадение и первое убийство – братоубийство, и хорошо известно, кто был виновником этих деяний, но ничего не говорится о первом предательстве, первом обмане или лжесвидетельстве, об отцеубийстве, инцесте и воровстве, о грабеже и насилии. И после Каина были первооткрыватели греха, нарушившие одну из заповедей и тем самым положившие начало нескончаемому ряду преступлений. История не сохранила имени того, кто первым совершил прелюбодеяние, но мне кажется, что это была женщина. И еще я почему-то уверен, что она была похожа на Валерию – медоносную пчелу, умеющую жалить с улыбкой на губах, в которой все – запретный плод, в которой даже мизинец порочен и сладострастен, поскольку способен расжигать плоть одним своим прикосновением и вытворять нечто такое, что распаляет воображение любого мужчины. Она явилась в колизей под именем Миледи в тот самый миг, когда уже готов был прозвучать гонг, обратив на себя внимание всех присутствующих дразнящим полупрозрачным одеянием, под которым без труда просматривалась божественная анатомия ее тела и тончайшая паутинка нижнего белья. Казалось, за ней волочится маслянистый шлейф похоти; что-то в высшей степени непристойное, как поза любви в отсутствие любовника, сопровождало ее появление. Она откровенно наслаждалась безграничной властью над самцами рода человеческого, повелевая их помыслами и эрекцией одним взглядом. «Я почти голая и почти твоя», – словно говорила она каждому из них, но за этим «почти» скрывалась такая непреодолимая пропасть, что у всякого, заглянувшего в нее, захватывало дух. Не знаю, заметила ли она меня и знала ли обо мне хоть что-нибудь в связи с моим участием в поединках, но ее появление было для меня очередным потрясением. Я ждал ее, но все равно был захвачен врасплох.
Миледи заняла место в VIP-ложе в непосредственной близости от арены, огороженной большой клеткой с барьером из сверхпрочного стекла, препятствующего проникновению вовне змей, варанов и прочей ядовито-кусачей нечисти. К клетке были подведены трубчато-решетчатые коридоры, через которые животные попадали на «ристалище». Отдельный вход был предусмотрен для людей и особо крупных животных. После того как монах ударил в пат ма джи, все взоры переместились из ложи в центр колизея. Участинки боев занимали два десятка мест в одном из секторов, и все до одного были на виду. Здесь же заседала судейская коллегия, производившая жеребьевку. Особую остроту предстоящим состязаниям придавало то, что никто из гладиаторов не знал, когда его вызовут в клетку и с кем ему придется сразиться. Выбор оружия, предлагаемого каждому из них, зависел от характера поединка, личных пристрастий и, конечно, самого зверя, его сильных и слабых сторон.
Как только смолк барабан, каждый из участников вытащил из шкатулки, которую носила по рядам Даша, одетая на сей раз в купальник топлес, записку со своим порядковым номером. Подойдя ко мне, девушка наклонилась так низко, что коснулась обнаженной грудью моего лица. Этот знак безусловного внимания и расположения к моей скромной персоне не остался незамеченным – зрители немедленно разразились аплодисментами, сопровождаемыми свистом, улюлюканьем и топаньем ног. Наверняка Миледи, сидевшая на противоположной стороне колизея, заметила это, но по ее реакции было трудно определить, узнан ли я. По жребию мне достался номер шестнадцатый, а Игнатию – двадцать четвертый, последний. Теперь нам не терпелось узнать, какому порядковому номеру какой зверь соответствует. Но судьи не спешили с обнародованием этой информации, подогревая и без того накаленный до предела зрительский интерес и разжигая страсти среди игроков на тотализаоре. После небольшого совещания они объявили состав первой пятерки гладиаторов и участника, открывавшего второй тур состязаний. Им оказался бедняга Гарибальди, весь белый как полотно от волнения. Ему выпала незавидная доля – сразиться с двумя американскими стаффодширтерьерами, или, проще говоря, питбулями, которые славятся тем, что если бросаются на своего противника, идут до конца. Накануне нам пришлось стать свидетелями того, как был затравлен питами огромный гималайский медведь со сточенными клыками. Косолапый подмял под себя двух, но третий мертвой хваткой вцепился ему в горло и захлебнулся медвежьей кровью.
Для схватки с питбулями Гарибальди не без колебаний выбрал конский секач – холодное оружие, относящееся к категории больших ножей. Это, собственно, и был большой нож с широким лезвием, «крейсерским» носом и длинной деревянной рукоятью. Помахав им в воздухе, Гарибальди через гладиаторский вход проник в клетку. Верзила с массивной фишурой бывшего стрит-файтера, профессионального «завсегдатая» восьмиугольного ринга, ударил в огромный, в два человеческих роста, гонг. Вслед за этим из низкого бокового коридорчика с рычанием выскочили питы. Пробуксовав на повороте своими коротенькими ножками, они впились глазами в Гарибальди и, как по команде, ринулись в атаку... Одного из них тут же рассек почти надвое острый секач, зато второй успел исполосовать зубами руку бойца. Сухожилия обнажились, как скрипичные струны. Гарибальди, превозмогая боль, ухитрился перехватить древко ножа другой рукой и отскочить в сторону. Пит в прыжке проскочил мимо, но мгновенно исправил свою ошибку и попытался добраться до шеи отважного итальянца.
Его челюсти клацнули в нескольких сантиметрах от кадыка Гарибальди, но конский секач настиг свирепого пса в полете, распоров ему брюхо от головы до хвоста. В этом бою человек оказался сильнее. Но рана, нанесенная питом, была слишком серьезна, чтобы Гарибальди мог рассчитывать на дальнейшее участие в состязаниях – его рука была изуродована до крайности, и вряд ли ему удалось бы восстановить ее дееспособность даже по истечении нескольких месяцев.
Публика проводила своего любимца аплодисментами. Из клетки он вышел самостоятельно, однако вскоре потерял сознание и был унесен монахами к врачевателям, располагавшимся в храмовом помещении. О герое арены тут же забыли, поскольку на стартовую позицию вышел очередной гладиатор – Слоновий Бивень, вооруженный коротким мечом и соломенным щитом; по условиям второго тура допускалась индивидуальная экипировка, и танзаниец, естественно, воспользовался этим, предпочтя шаолинскому оружию свое, родное, африканское. Скорость броуновского движения букмекеров возросла втрое: ставки стали стремительно расти, как только стало известно, что драться Слоновий Бивень будет с гималайским медведем.
Это был страшный поединок. Ударом лапы голодный зверь повалил негра на землю, а затем, обрушившись на него всей своей массой, смял его в лепешку. Слоновий Бивень был повержен в считаные секунды. Он никогда не встречался с медведем – в Африке нет медведей; он не знал, что короткий меч или трезубец не заменит ту же рогатину, с которой исстари на Руси ходили поднимать Топтыгина из берлоги.
Собравшегося было потрапезничать зверя уложили выстрелом – доза снотворного умиротворила его, и он уснул. Медвежью тушу кое-как отволокли за пределы клетки. Танзанийца, точнее, то, что от него осталось, завернули в плащ и унесли.
Потрясенный увиденным, один из участников боев, посеянный под номером четырнадцать, отказался от своего выступления. Кажется, это был француз. Оживленно жестикулируя и издавая какие-то полуистерические, возмущенные вопли, он покинул колизей. Его никто не удерживал: принцип добровольности соблюдался здесь неукоснительно.