До сих пор молчавший старик подал голос:
– Значит, уже на марше капитан что-то заподозрил. Он груз видел?
Хотя вопрос не адресовался конкретно Кривонравову, но тот машинально ответил:
– Возможно. Я как-то об этом не подумал.
Успевший за это время успокоиться Сулейман с холодом в голосе заметил:
– Дурак ты, Кривонравов. Меня поучаешь, а сам как пацан подставляешься. Отсюда ниточка и к тебе потянуться может.
Такая версия ничуть не смутила предателя. Ни один мускул не дрогнул на сытом лице Кривонравова. В его голосе звучала железобетонная уверенность:
– Капитан сейчас под следствием. Его можно обвинить в халатности при исполнении служебных обязанностей, в трусости, в чем угодно. На месте твои люди все подобрали?
– Вроде бы все, – неуверенно ответил полевой командир.
Полковник торжествующе завершил:
– Значит, у следствия никаких зацепок нет. Капитан мог нафантазировать насчет груза. Ранило капитана, вот у него в башке все и перепуталось.
Предположение не убедило хозяина дома. Старик сидел, опустив глаза. Его высохшие пальцы теребили кончик седой бороды.
Заметив задумчивость Ганирова, Сулейман спросил:
– Беслан, что тебя беспокоит?
Бесцветные, выцветшие глаза уставились на командира.
– Все, – коротко ответил старик.
Полковника передернуло, как от удара током.
– Ну вот. По новой закрутилось. Надо не назад смотреть, а думать о будущем. Что было, то прошло, – зачастил Кривонравов.
В эту минуту полковник был особенно отвратителен. Его лицо покрылось испариной, а объемистое чрево колыхалось, как надувной матрас.
В глубине души Кривонравов побаивался старика больше, чем Сулеймана. За плечами Ганирова были прожитые годы, жизненный опыт и абсолютное презрение к будущему. Он не хотел ни денег, ни славы, ни уважения окружающих. Он ничего не хотел от жизни, принимая ее за бренный миг пребывания на переполненной страданиями земле. Беслан Ганиров хотел лишь убивать. Пусть не собственными руками. Пусть с помощью других. Даже таких ничтожеств, как этот отвратительный боров Кривонравов, предающий своих.
Отхлебнув остывшего чая, старик тихо прошелестел, обращаясь к гостю:
– Сейчас ты похож на кастрата. На евнуха с отрезанными яйцами, который пробрался в гарем и пытается убедить чужих жен, что может удовлетворить любую. Но мы не женщины. Мы знаем, что без нас ты ничего не значишь…
В подобном тоне с полковником разговаривали впервые. От неожиданности он даже открыл рот. По законам восточного гостеприимства гостя нельзя обидеть даже взглядом. Но Кривонравов забыл, что он был не гостем, а деловым партнером. А теперь ему давали понять, что и этот статус недействителен. Слова старика низводили его до уровня простой «шестерки», предназначенной обслуживать интересы настоящих хозяев.
– Ты что несешь, старик?! – по-щенячьи взвизгнул полковник.
В водянистых глазах хозяина дома вспыхнул зловещий огонек.
Сулейман наблюдал за развитием событий с плохо скрываемым злорадством, однако простить оскорбления старшего по возрасту не мог. Встав во весь рост, он гаркнул:
– Молчи!
Полковник сразу съежился, утопив голову в пухлых плечах. Он перестал чувствовать себя хозяином положения, понял, что отныне никогда не сможет разговаривать ни с Сулейманом, ни со стариком как с равными. А еще Кривонравову припомнилось, что этажом ниже сидят головорезы, готовые выполнить любой приказ командира. Услужливое воображение труса сразу нарисовало в мозгу полковника серию ужасных картин, списанных с натуры. Он видел, что боевики делали с врагами или ставшими им ненужными людьми. Все эти отрезанные головы, заживо закопанные, распятые, разделанные, словно говяжьи туши, пленные чередой проплыли перед глазами Кривонравова.
Проглотив подступившую к горлу блевотину, полковник просипел:
– Извини.
Старик не удостоил его даже взглядом. Продолжая теребить серебристую бороду, он говорил, словно вколачивая гвоздь за гвоздем в крышку гроба:
– Ты отупел от жадности. Деньги, проплаченные за товар, вернешь.
Вспомнив размеры суммы и понесенные сопутствующие расходы, Кривонравов охнул:
– Не смогу.
– Тогда отработаешь.
– Как? – шепотом переспросил Кривонравов.
Беслан бросил быстрый взгляд на полевого командира. Тот оставался стоять, скрестив руки на груди.
Повернувшись к гостю, старик растянул бескровные губы в тонкой ядовитой улыбке. Теперь его лицо стало неотличимым от профиля хищной птицы, зависшей над добычей.
– Предоставишь равноценную товару замену.
Кривонравов в изнеможении закатил глаза:
– Но я же объяснил, что это невозможно.
Беслан повторил:
– Я говорю о замене.
Ответом был невнятный всхлип:
– Не понимаю.
– Поясню. Скоро близится святая для нас дата. – Голос старика стал необычайно торжественным. – Дата, когда имам Шамиль объявил газават всем неверным, осквернившим земли Кавказа. Мы должны отметить эту дату. Отметить так, чтобы все узнали, что чеченцы не забыли об имаме Шамиле.
Кривонравов, утративший весь свой лоск, сидел, навалившись грудью на невысокий стол. Он загипнотизированно пялился на старика, ожидая чего-то страшного. Но то, что он услышал, добило его окончательно.
Смягчив тон, старик продолжил:
– Мы не просили тебя сообщить, когда в Ханкалу прилетит президент или министр обороны. Ты ведь все равно не узнаешь маршрута пролета и даты.
Кривонравов быстро уточнил:
– Этим занимаются люди из Федеральной службы охраны.
– Но сюда собираются приехать сопляки, которые будут учить наших детей. Добровольцы, которым не сидится в России. Они хуже, чем солдаты или спецназовцы. Они хотят отнять наше будущее. – Стервенея, старик царапал поверхность стола острыми ногтями. – Нашим детям не надо учиться. Все, что им нужно, написано в Коране. Остальное они узнают от нас.
Полковник невпопад вставил:
– Согласен.
Хозяин дома резко оборвал гостя:
– Твоего согласия никто не спрашивает. Ты что-нибудь знаешь о прибытии этих учителей-добровольцев?
Полковник заерзал, словно его усадили на шило:
– Немного. Их привезут в Ханкалу «вертушкой».
– Отлично, – скривился в усмешке старик.
– Потом их определят в школы, расположенные в самых спокойных районах. Они ведь сами почти дети.
Беслан задумчиво рассматривал собеседника, изредка переводя взгляд на командира боевиков.