Вздохнул Янчевский, лицом глубокую печаль изображая. И лишь взгляд его по-прежнему напряжен, морщинки к глазам подтянуты. Следит внимательно за Иваном – мол, с какой стороны еще атака последует.
– Что я тебе ответить могу, – начал проникновенно. – Да, виноват я. И перед тобой, и перед ней. Да, некрасиво вышло, признаю. Но ведь не я в нее яд вливал! Сама…
– Это как сказать…
– Но пришел-то зачем? Старое ворошить? Или счет предъявить?
Поднялся Зарубин из-за стола.
– Вот это уже другой разговор. Пришел я, товарищ подполковник, чтобы по морде тебе дать как следует. Малая это, конечно, плата за смерть Ксюхину…
И, недолго думая, коротким резаным хуком справа заехал Янчевскому в скулу. Мигом тот на спину завалился, головой о дверку серванта ударившись. Звякнул хрусталь за стеклом, жалобно дзинькнули чашки кофейные. Не ожидал чекист столь внезапного поворота событий.
Подошел Иван к противнику, навзничь лежащему, за ворот рубашки тряхнул-поднял и, к стене прислонив, произнес:
– Ну а теперь дай мне сдачи, если ты мужчина!
Поднял Янчевский глаза на Ивана. Совсем другой у чекиста теперь взгляд. Ни напряжения в нем, ни интереса, ни даже ожидания нового удара. Лишь страх в глазах читается.
Сплюнул Зарубин со злости.
– Всегда трусом был. Только и мог, что ксивой своей комитетской прикрываться! Тебя, сука рваная, даже бить противно!
Выслушал майор Коноплев речь хомуталинскую по телефону, трубочку на рычаг положил и Родионова к себе вызвал – того самого старлея угреватого, которого давеча на Залинию посылал.
Того самого, который, сто долларов от Ивана получив, приказ начальственный похерил.
Недолго Семен Геннадьевич с подчиненным беседовал.
Недолго, но убедительно.
Коноплев барбосом начальственным лает: что, обосрался, голубчик? Уже и такого пустяка поручить нельзя? Какой же ты мент после этого? Служба часом не наскучила? Погоны плечи не жмут?
Старлей, шавкой униженной: да этот Щедрин не один был, трое, то есть четверо, мужиков незнакомых в хате сидели… Откуда я знаю, кто они? Не верите – у подчиненных моих спросите!
Майор: ты что, совсем охренел? В машину надо было старика усадить, да по-быстрому сюда, в горотдел. А тут, определенной ловкостью рук обладая, в карманах его что угодно найти можно – хоть патроны от «макарова», хоть килограмм героина. И профессиональных понятых быстренько организовать. Понял, мудила? А раз понял – исполняй!
Вышел Иван из подъезда Янчевского, уселся на скамеечке, достал из внутреннего кармана авторучку и тетрадку в обложке клеенчатой, трубочкой свернутую. Раскрыл тетрадь и, закурив, фамилию ненавистную в графе «Кредит» вычеркнул.
И со двора вышел. Идет он, назад не оборачиваясь, а потому не видит, как позади, на расстоянии приличном, за ним Валик Кучинский, стукач милицейский, семенит…
Есть такой лозунг «Хлеба и зрелищ!». Его, говорят, римские императоры придумали, на кумаче огромном написать повелели да на Колизее тот транспарант и прибить – чтобы народ древнеримский в курсе государственной идеологии был.
Давно это было, две тыщи лет назад. Но и теперь, в наши дни, мало кто понимает, что лозунг этот почти всю человеческую сущность определяет. Потому как, если бы понимали, не задавались бы глупым вопросом: и зачем это господин Хомуталин в центр развлекательный столько бабла вбухивает!
А ведь все просто, все на поверхности…
Что человеку для жизни нормальной надо? Правильно – жрать часто и досыта. Но тем человек разумный от животного дикого и отличается, что его не только кормить-поить следует, но и развлекать. Невеликое это счастье – в общем котле с баландой кусок сала выловить. Рабов древнеримских – и тех на экскурсии в Колизей вывозили. Не хлебом, как говорится, единым…
Что касается «хлеба», то здесь Петр Владимирович – хозяин в нашем городе единоличный. Под кого сельское хозяйство акционировано? Под Хомуталина. Кому лучшие городские заводы-фабрики принадлежат, кто народу зарплату платит? Он же.
Водка чьего производства в гастрономах да рюмочных продается? Тоже его. Не дай бог, перекроет Петр Владимирович краники, и все, кранты нашему городу.
А коли в хлебе насущном господин Хомуталин – монополист естественный, то, стало быть, таким же и в зрелищах стать надобно. Одно за собой другое тянет. Кто народ кормит-потешает, тот ему и господин.
Тут, конечно, множество вопросов возникает. И главный вопрос такой: окупится ли в нашем небогатом городе Диснейленд областного масштаба?
Окупится, считает Петр Владимирович. Не сразу, конечно, года за три-четыре. Ну, максимум за пять. Вон сколько в календаре дней красных, когда люди по дворам-улицам бесцельно слоняются, не зная, куда себя деть! Так почему бы не привезти в город кривляк эстрадных, чтобы они в развлекательном центре народ потешили?! Плюс гулянья массовые на Пасху да Первомай.
Плюс праздники города. Плюс фестиваль какой-нибудь ежегодный соорудить вроде «Славянского базара». Тут уж как пить дать – и из других областей народ в город наш потянется деньги кровные тратить…
Но даже если центр развлекательный больших прибылей не принесет, не останется Хомуталин внакладе. Потому что «Хлеба и зрелищ!» – не просто лозунг. Это уже идеология. Еще с древнеримских времен. А человек, такой идеологией вооруженный, на многое претендовать может. И не только в масштабах города нашего…
Бегут голубые вагоны меж желтеющих осенних полей. Сидят пассажиры на скамеечках желтых, перочинными ножиками изрезанных. Кто-то свежей газетой шелестит. Кто-то с соседом в подкидного дурачка играет. Кто-то приятелю хвастает о во-от таких боровиках, в прошлый раз на лесной опушке найденных. А кто-то слухи последние пересказывает – о центре развлекательном, который добрый дядя Хомуталин для города нашего строит…
Сидит Иван у окошка, держит на коленях общую тетрадочку в фиолетовой клеенчатой обложке. Доволен Зарубин, потому как в «Дебете» лишь одна фамилия дяди Коли осталась…
…Вернул-таки он Катюше долг – именно так вернул, как и рассчитывал. От Янчевского выйдя, поменял он баксы на рубли, сунул в кошелек, загодя купленный, и в огороде на огуречной грядке и положил – у самого забора. А потому на грядке, что знает: пойдет Катя перед обедом в огородик огурцы-помидоры к столу снимать. А уж кошелек-то там мудрено не заметить.
Оправдался расчет Зарубина. Сел за стол, смотрел на сына одноклассницы бывшей, в машинки на полу играющего, а сам-то и дело в окошко глазом косил. И видел: бежит Катя к дому, кошельком размахивает.
Улыбнулся Иван – удалась ему уловка.