Непривычно для русского уха звучит. Именно потому благодарный народ вновь построенному пивбару свое, неформальное название уже сочинил: «Реанимация». Прикинь, братан, хреново нам с тобой сейчас, а мы – туда. Реанимировать организм, так сказать.
Нет, что и говорить: молодец Петр Владимирович Хомуталин, даром что олигарх! Когда Залиния-то сгорела? Пятнадцатого августа. А сегодня какое? Шестое сентября. Меньше чем за месяц ударник-стахановец капиталистического труда такое вот заведение городу подарил.
Это, так сказать, доминирующий слух. Но обсуждают в автобусе утреннем еще одну городскую новость.
Слышали, что давеча на Дмитриевом Посаде произошло? Нет?
Серьезно? Тогда слушайте. Оказывается, к нам в город приехал опасный маньяк-рецидивист. Как это откуда приехал? Да с самой Колымы! Из лагеря для смертников сбежал, вот откуда! На маньяке этом сорок трупов висит. В карты людей просаживает, а потом бритвой по глазам, по глазам! Понимает, уголовная рожа, что не жить ему на земле, вот и режет кого ни попадя. А еще берет этот урка в заложницы женщин. Да не женщин, дурак, а девушек молодых да невинных. Покуражится, значит, поизнасилует, а потом зверски убивает. Просто садист какой-то!..
– Валык!
– Что, Магомед?
– Ты мужчина ылы нэ мужчина?
– Мужчина, наверное…
– Какой ты мужчина, а? Врун ты, а нэ мужчина! Ты мынэ зачэм по тэлэфону соврал, а?
– Да что я соврал! – Кучинский, искренность свою демонстрируя, грабку к впалой груди приложил. – Ты Зарубиным интересовался, так я… С дорогой, как говорится, душой… ночами не спал, его отслеживал…
– А почэму нэ сказал, что у нэго оружый ест? Почэму нэ сообшыл, что он стрэлат умэет?
– Откуда я знал, Магомед? Что он пистолеты-автоматы свои мне показывать будет?
– Ладно, – отмахнулся кавказец. А потому отмахнулся, что и сам он в милицейскую версию об оружии да заложнице не верит. Разобрались потом с ментами подъехавшими, кто в кого стрелял. – Корочэ, так, Валык. Эслы отслэдыш Иван тот – пятьсот даю.
– Пятьсот рублей? – не поверил стукач.
– Долларов, – достал Магомед из кармана пять серо-зеленых купюр и, перед носом собеседника помахав, на стол положил. – Корочэ, зэмля носом рой, а Иван этот найды. И минэ сразу звоны. Понатно?
– Кучинский!
– Что, Семен Геннадьевич?
– Ты у нас кто – внештатный сотрудник милиции или хрен в стакане?
– Да как вы, товарищ майор, можете! Я, как говорится, с дорогой душой… Помогаю вам чем могу…
– Какой ты, к трепаной матери, внештатный сотрудник! Козел ты! Ты почему сразу не сообщил, что Зарубин в том доме на Дмитриевом Посаде бывает часто?
– Откуда я знал! Да и о том, что оружие у него с собой было, откуда мне знать?
– Да не звезди, Валик. – Коноплев морщится. – Не было у него никакого оружия. И «черных» там тоже никаких не было. Показалось тебе с пьяных глаз, будто бы ты Магомеда Ахмедовича видел. Понял? Понял, спрашиваю?
Понятливый Валик – дошло до него, зачем Семен Геннадьевич именно так вопрос ставит.
– Короче так, Кучинский, – майор, голосом подобревшим, – задача у тебя прежняя. Зарубина отследить и нам сообщить. Справишься – не обижу. Денег много дам, понял? У нас в милиции люди честные, никого не обманываем…
Дмитровское кладбище. Склеп. Мерзко внутри. Плесенью пахнет, мышами. Чиркнул Иван бензиновой зажигалкой. Высветил оранжевый язычок кирпичную кладку да заваренный металлический люк на полу. Там, в подполье, покойники и лежат. Но не надо под землю Зарубину.
Тут, наверху, пересидеть можно.
Что и говорить – удачное это убежище. Даже если менты теперь кладбище цепью прочесывают, никому и в голову не придет беглеца в склепе старинном искать. Дверь ржавая, землей заплывшая, да вдобавок еще и заваренная. Окон нет. А то, что кровельный лист неплотно на прежнее место лег, так снизу это вряд ли заметно.
Поставил Иван зажигалку на пол. Примостился к стене и смежил веки.
И уже на грани яви и сна вспомнился почему-то ему фундамент родительского дома и то место, где покойный батяня цинковый ящик с разными интересными железками закопал…
Многие в нашем городе Валика Кучинского дураком считают.
Ну, может быть, и не совсем дураком, но уж человеком недалеким, так точно.
Неверное, между прочим, мнение.
Неужель дурачок, внештатным сотрудником милиции столько лет подвизаясь, не сгорел бы в момент на своем полупочтенном занятии? Неужель человек недалекий сумел бы наших ментов безжалостных на деньги раскручивать? Да ни в жисть! Понимает Кучинский: рано или поздно вернется Иван на Дмитриев Посад, в хатенку о трех окнах.
Как раз напротив дома Ефимовой – гастроном двухэтажный.
На первом этаже склады да холодильники. На втором – собственно магазин. В суровые времена опохмела да полного голяка Валик, бывало, и сам грузчиком здесь прирабатывал.
Ни трудовой книжки не надо, ни заявления о приеме на работу.
Чем работа грузчика хороша? Тем, что на свежем воздухе.
Чем свежий воздух хорош? Тем, что обзорность улицы Розы Люксембург почти стопроцентная. А еще работа грузчика тем хороша, что в гастрономе спецодежду дают. Грязно-синий халат да черные рукавицы. Спецодежда, как и униформа, всех нивелирует, всех на одно лицо делает. Так что, если Зарубин и заприметит Валентина случайно, скорее всего внимания на него не обратит.
Конечно, невелика эта радость – работать. Но за пятьсот-то долларов, Магомедом обещанные, не только ящики да кули на своем горбу таскать можно. За пятьсот долларов Валик старуху-мать на двадцатый этаж затащит, да там и оставит. А то еще двоюродный дядя-паралитик у него есть, так его вместе с инвалидной коляской за полштуки никуда заволочь не надо?
Раннее утро. Ясное солнышко лучики на землю шлет. Свежий ветерок золотом листвы шелестит. В кронах тополиных воронье каркает.
Сидит Иван на скамейке, в тени аллейки кладбищенской, средь крестов да надгробий, смотрит в «Кредит» да обо всем с ним произошедшем размышляет.
Вот оно, как оказывается, бывает!
Прав был Василий Захарович: сколько с должников ни спрашивай, а ведь все со всех никак не взыскать!
Удивился Иван этой мысли. Неприятно так удивился. Зло, стало быть, не искоренимо. Точно в сказках народных, когда у змея трехглавого на месте отрубленной головы новая вырастает…
А потому еще удивился, что следующая запись в «Кредите» слишком уж неправдоподобной получится. Но тем не менее справедливой.