Теперь в гости к Ефимовой только так ходить можно. Из соседнего двора. Через забор. И то не сразу.
Перемахнул Иван через ограждение, приоткрыл дверь.
– Катюша… – шепчет.
Встрепенулась хозяйка – не поняла сразу, кто ее кличет.
Бросила Катя кастрюли, к гостю навстречу заспешила. Не удержалась – на шею бросилась, расцеловала всего. Слез от радости удержать не может.
Зашел Иван, за стол опустился грузно. Смотрит на стены простреленные, на рамы оконные, пулями покореженные. Виновато так смотрит – ведь из-за него в этом доме такой погром учинили!
– Дай-ка, Катюша, я тебе денег на ремонт дам! – говорит.
– Да что ты, Ванечка! – Катюша руками всплеснула. – Ни к чему мне твои деньги! И так как-нибудь проживу! Главное, что ты сам жив-здоров вернулся! Ой, чуть не забыла – чемоданчик, который ты у меня оставил, сейчас отдать? Менты у меня обыск делали, все искали что-то… Но чемоданчик-то твой не нашли.
– Не к спеху…
– А у нас тут тако-ое случилось! Знаешь, что ночью на Климовке произошло?
– И что же?
– Пожар. Кто-то офис бандитов этих кавказских ночью поджег. Всю ночь машины пожарные туда-сюда с сиренами сновали!
– А сам он сгореть не мог? – Зарубин улыбается.
– Не знаю… Только в ту же ночь угнали с их двора машину – ну, ту самую, на которой они памятники с кладбищ воруют.
– А сама та машина уехать не могла? – Иван, лукаво так.
Осеклась Катя. Хотела было спросить гостя о чем-то, но передумала.
– Давай-ка я тебя накормлю!
Режет хозяйка спелые огурцы-помидоры, крошит белоснежное сало на доске разделочной, да носом все время подозрительно шмыгает.
– Послушай… – спрашивает. – Это от тебя так бензином несет?
Взглянул Зарубин на свои руки, понюхал. Так и есть – бензином.
– Да, – признался и, из-за стола встав, к умывальнику двинулся.
Протянул Зарубин руку к мыльнице, и от движения резкого выпал обрез из петельки под курткой. На пол с глухим стуком упал.
Обернулась Катюша на странный звук. Сперва на пол взглянула и, увидев, что из-под полы гостя вывалилось, вздрогнула.
– Господи… Ружье-то у тебя откуда?
Невозмутим Зарубин. Точно каменный сфинкс среди песков египетской земли. Поднял оружие, осмотрел, обратно в петельку сунул, да поглубже, чтобы вновь не вывалилось.
– Не ружье это, Катя, а обрез, – отвечает. – Откуда, спрашиваешь? Из-под земли достал. Да нет, серьезно. Откопал я его, Катя, вот что. А бензином мои руки потому пахнут, что пользовался я им… Сегодняшней ночью.
Подняла Ефимова глаза на Ивана и – неуверенно так:
– Стало быть, пожар на Климовке…
– Да, Катя… Это я ночью их долбаный офис поджег. И машину я тоже позаимствовал: не на своем же горбу мне надгробье на кладбище волочь! Так что памятник родительский уже там стоит, где ему и положено. А я офис для того сжег, чтобы мародерам неповадно было и с других могил кресты-памятники воровать!
Села хозяйка за стол. На гостя в ужасе смотрит.
– Ой, Иван, нет в тебе страху! Не буди лихо, пока оно тихо!
Наклонил Иван голову в знак согласия.
– Хорошая поговорка, Катя, но не по адресу. Кто на кладбищах наших беспредел-то творил? Кто лихо будил – я или басурмане пришлые? Вот то-то. Должны они мне были, вот я долг и забрал. Ладно. Посидел я у тебя – пора и честь знать. Спасибо за хлеб-соль. Пойду я…
Поднялась хозяйка из-за стола. Не в лицо гостю смотрит, а в пол почему-то.
– Постой, Иван… Мне тебе сказать что-то надо.
– Что?
– Вещь одну… Важную-важную.
Враз посерьезнел Зарубин.
– Ну, говори…
– «…А теперь – о грустном. Как только что стало известно, сегодня ночью в нашем городе произошел очередной пожар. В течение получаса дотла сгорел офис закрытого акционерного общества «Ритуал», расположенный в районе Климовки. Как сообщил нашей радиостанции начальник противопожарной охраны города, причиной возгорания стала неисправность электропроводки…»
Мчится автомобиль Янчевского по утреннему шоссе. Льется из динамиков песнь задушевная. После каждой песни – информация из жизни нашего города. Вроде последней, о пожаре на Климовке.
Услышал Владимир Иванович сообщение, удивился несказанно.
Странно все это: стоял себе «Ритуал» четыре с половиной года, не было там никакой неисправной электропроводки.
Стало быть, завелись у наших кавказцев враги. Да такие крутые, что даже не убоялись поджог сотворить.
Притормозила машина на перекрестке, на пыльный проселок свернул. Проехал метров триста, перед воротами запертыми остановился, посигналил.
На воротах – вывеска скромная: ДАЧНЫЙ КООПЕРАТИВ «РУЧЕЕК». Слева и справа – нескончаемый забор из сетки ячеистой. За забором домики нарядные.
Открылись ворота, въехала машина на главную аллейку и в самый конец покатила. Вон у синей речки дача Владимира Ивановича стоит: небольшая нарядная избушка с резными наличниками.
Вылез Янчевский из машины, нащупал в кармане ключи, дверь отворил. На кухню зашел, присел на корточки, поднял люк, в подполье ведущий, и, рубильником щелкнув, по ступенькам осторожно спустился.
Небольшой подвал, красным кирпичом выложенный. У стены слева – шкаф платяной с холодильником да телевизором, у стены справа – кухонный стол да топчан продавленный. На топчане, под грязным ватным одеялом, мужчина какой-то спит.
Толкнул Владимир Иванович спящего:
– Вставай, Кирюха…
– М-м-м… Кто это?
– Да не менты еще… Пока. Я это. Хозяин.
Приподнял обитатель подвальный всклокоченную голову, на Янчевского непонимающе смотрит.
– Вы, Владимир Иванович?
– А то кто же еще? Поднимайся, умывайся, дело к тебе есть.
– Что за дело?
– В порядок себя приведи сначала…
Поднялся мужчина с топчана продавленного. Впрочем, мужчина – слишком громко сказано. Подросток это, не старше пятнадцати. Нескладный, плюгавый, голова маленькая на тонкой грязной шее болтается. Руки худые, тонкие, словно спички. Но даже не столько худоба эта на себя внимание обращает, сколько татуировки синие, кисти да предплечья густо испещряющие. И как это в столь юном возрасте таким синим быть можно?
– Ну, говори.
Взглянул Иван на Катюшу исподлобья, а та почему-то глаза отводит. То ли неудобно ей разговор заводить, то ли слов нужных подыскать не может.