Дмитрий успел заметить, как исказилось в истошном вопле лицо стрелка, а потом последовала ослепительная вспышка, и вертолета не стало. Железное чудовище, превратившись в огненный шар, серпом своих лопастей срезало край шиферной крыши и рухнуло на останки «КамАЗа».
Отбросив в сторону трубу гранатомета, Святой взвалил на плечи Гуляя и бегом, не останавливаясь, пустился к северной окраине села, туда, где их должен был ждать оставленный накануне вечером грузовик. Он бежал и чувствовал, как наливаются свинцовой тяжестью ноги и гудит спина от груза Вовкиного тела. Это был марафон между жизнью и смертью под палящими лучами солнца на краю света, когда позади остался кровавый кошмар бойни во дворце Эмира, а впереди ждала дорога назад.
Последний раз Вовка очнулся уже перед самой смертью, когда они, выбравшись из Волчьего угла, выехали на бетонку. Дмитрий спешил. Он выжимал из машины все, что возможно, и даже больше того. В нагревшейся на солнцепеке кабине, несмотря на открытые окна, было невыносимо жарко.
– Куда мы едем? – внезапно спросил Гуляй, еще минуту назад бывший без сознания.
Услышав вновь голос друга, Дмитрий неподдельно обрадовался:
– Обратно в город. Если повезет, успеем на самолет Сытых. Нет, придумаем что-нибудь другое. Главное, держись, не раскисай…
– Дурак ты, Святой, – прервал его ободряющий монолог Вовка. – Сказал бы сразу, что я скоро сдохну, а то все тянешь волынку, ходишь вокруг да около.
Дмитрий от неожиданности не знал, что ответить. А Вовка, помолчав, – видно было, что каждое слово стоит ему неимоверных усилий, – продолжал:
– Ведь я тебя, командир, там, во дворце, пришить собирался. И ты это понял, тогда еще понял, просто виду не подаешь. В благородного играешь. А мне твое благородство не нужно, и Пашке Дробину оно тоже больше не нужно…
Вовка захрипел, закашлялся. На губах выступила красная пена.
– Перестань… – попросил Дмитрий.
Гуляй отрицательно цыкнул.
– Не-ет! – процедил он. – Мне твоя правильность вот где сидит!
– Заткнись, Гуляй! – Святой повысил было голос, но тут же, взяв себя в руки, уже спокойнее сказал: – Это все в прошлом. Если бы ты хотел меня замочить, то замочил бы. А раз я жив, значит, не было по-настоящему у тебя такого желания.
– Было, командир, и какое! – зашипел Гуляй, брызгая слюной и наваливаясь изувеченной, с запекшейся кровью щекой на Димино плечо. – Он мне еще в Москве деньги предложил, чтобы я тебя и Пашку после всего и завалил…
– Кто он?! – Святой резко обернулся. – Кто?
Но Вовка, словно не слыша, продолжал:
– Плевал я на эти деньги! Мне себя проверить хотелось… И с вами хотелось очень… Чтобы опять, как раньше, как на войне: все вместе, плечом к плечу…
– Да не врал бы ты, – неуверенно возразил Святой. – Ну подумай, дурья твоя башка, какой из тебя ликвидатор?! Ты ведь и сам мог погибнуть в любой момент штурма дворца. Про это не подумал твой заказчик?
– Да ему, видно, плевать и на тебя, и на меня. На тебя у него толстенное досье – он про каждый твой шаг все знает. Думает, наверное, что если не я, то кто-нибудь другой тебя порешит, командир. Так что будь осторожен…
Дмитрий больше не перебивал, только сильнее, до хруста в пальцах сжимал руль.
– А знаешь, – Гуляй вдруг попробовал улыбнуться и не смог, – я ведь так решил: вернусь в Москву и козла этого порешу. Страшно порешу, своими руками, чтоб видеть, как он подыхает, чтоб слышать его предсмертные крики и хрипы. А после и себе брюхо вспороть собирался… Спроси – почему?
– Почему?
– Узнать очень хотелось, смогу через вас с Пашкой перешагнуть или нет. Если бы перешагнул и убил, значит, стал бы настоящим воином, с большой буквы, чтоб ни совести, ни сомнения… Перед таким нет преград.
Внутри у Дмитрия бушевал пожар. Ему было и больно, и радостно. Что бы сейчас ни плел Гуляй, но там, в спальне, он выстрелил не в Святого, а в охранника, и рукой его двигал тогда не ум, где-то уже порядком спятивший, а сердце. Значит, в сердце, в душе Вовка был за него с Пашкой, свой.
Дорога убегала из-под колес пестрой лентой. Мимо проносились воспаленные волдыри гор, будто весь этот край страдал проказой. От недавних дождей не осталось и следа. Посвежевшие было склоны успели потерять прежнюю привлекательность. Украшавшая скалы зеленая кайма увяла и пожухла. От жары воздух звенел, словно натянутая струна.
– Я умираю… – простонал Вовка.
Он напрягся всем телом, прогнулся, конвульсивно хватая ртом воздух, вцепился обеими руками в край сиденья, дико замотал головой, стремясь сбросить с себя невидимый, гнетущий его груз, и, жалобно охнув, повалился на бок. Послышался глухой стук: расслабившиеся мышцы шеи больше не поддерживали голову, и она ударилась о дверь. Хлынул поток крови, заливая кабину.
Вовка Гуляй умер.
Они сидели за столом и глушили водку. Пили, не просыхая, второй день. Вчера утром в столицу вошли танки и заняли подступы к президентскому дворцу.
– Теперь им будет тяжелее врать, – откомментировал последние события Петров.
К «вальтеру» на столике в зале добавился газовый пистолет, выглядевший детским пугачом на фоне грохотавшей за окном канонады.
Святой нашел город опустошенным и раздавленным. «КамАЗ» пришлось бросить у Черной скалы. Избежав встречи с патрулями и с трудом отыскав квартиру фельдшера, Дмитрий тут же подсел к телефону. Но сколько он ни набирал номер гостиницы, где остановился продюсер, никто не отвечал. Приходилось только гадать, здесь еще Сытых или уже успел удрать, вовремя почувствовав неладное. Дмитрию нужно было задать ему пару вопросов, и попробовал бы только хозяин Стэллы темнить. Святой имел все основания считать, что Сытых знал о готовящейся операции по уничтожению Эмира, знал, возможно, и о том, что дворец в Волчьем углу пуст. Оставалось выяснить, не он ли предупредил наркодельца о грозящей опасности, дав время подготовить сюрприз в виде бомбы в бункере.
У Дмитрия была возможность все взвесить и попытаться разобраться в случившемся. Похоронив Вовку, он вдруг окончательно понял, что во дворце их поджидали. Предсмертное признание Гуляя стоило многого. Кто этот неизвестный человек, обещавший заплатить Вовке за смерть друзей, а главное, почему нужно было, чтобы они уничтожили логово Эмира, когда самого Эмира там не оказалось? Голова гудела от множества вопросов «почему».
А тем временем разгадка находилась совсем рядом. Святой и не догадывался, насколько рядом.
– За Володьку! – Андрей успел по новой наполнить рюмки.
– За Гуляя, – поддержал его Святой.
Он уже и не помнил точно, по какому разу они пили за память друга. Известие о гибели Пашки и Вовки расстроило фельдшера до слез. Человек далеко не сентиментальный, а даже, скорее, наоборот, по причине внешних обстоятельств и специфики профессии, склонный к бытовому цинизму, с практическим складом ума, Андрей Софронович разволновался не на шутку и несколько раз ударил по столу кулаком, повторяя неизвестно кому адресованное: «суки», после чего полез в буфет за водкой.