– Центр! – негромко зовет Митина сутулый немолодой мужик, в недавнем прошлом – кадровый офицер, майор; заметно седой, опытный, он сильно отличается от необстрелянной зеленой молодежи (многие из них впервые держат в руках оружие). – Пора на разведку.
Они находятся в очередном длинном темном тоннеле, освещенном скупым огнем их фонарей. Впереди – развилка. Направо и налево отходят две идеально ровные узкие бетонированные дороги, открывающие путь к очередным подземным коллекторам. Где-то там находится выход наверх, долгожданный лаз свободы…
– Какая тут разведка? В канализационных люках говно исследовать? – Митин говорит, не прекращая движения. Он даже не снижает темп ходьбы.
– Прямо нельзя, завалят без всякого. Зуб даю, главные выходы в Филях перекрыты! Это как пить дать! А вот если туда, в сторону…
Митин наконец останавливается, оборачивается (в интонациях офицера слышится отчаяние; к сожалению, люди подобны механизмам – иногда дают сбой и протестированные приборы):
– Мы будем подниматься наверх группами. Это понятно, Сводный?
Бывший офицер присоединился к отряду сравнительно недавно. Его подразделение, рассредоточенное на подходах к Белому дому, скосили прицельными выстрелами снайперы еще за несколько часов до штурма. Уцелело всего несколько человек – сам майор, двое немногословных лейтенантов, одетых не в униформу, а в полный парадный комплект Военно-воздушных сил, да еще растрепанный мужик в сером комбинезоне, к которому, словно «лейбл» известной фирмы, прикреплена непонятная надпись: «Охранное агентство».
Конечно, майор не сам придумал себе прозвище «Сводный». В отряд собирались с бору по сосенке самые разные персонажи, поэтому он, оставаясь верным армейской терминологии, назвал весь этот разношерстный народ «сводной бригадой». За что и получил устойчивую кликуху. Как еще назвать командира такого соединения?
Майор неожиданно садится прямо на сырой пол, снимает с головы фуражку, украшенную белогвардейской кокардой:
– Мне все понятно. Только уйти нам не дадут. Поздно, брат…
Митин не выносит нытья.
– Поздно будет тогда, когда тебя расстреляют на месте, товарищ Сводный. Мы пока живы, командир!
Майор усмехается, вытаскивает из кармана кителя, сшитого на манер дореволюционной армии, помятую пачку «Явы», просит спички у одного из лейтенантов, закуривает.
– Меня не расстреляют. – Он улыбается. – Никогда не расстреляют, Центр! И знаешь почему?
Митин никогда не отвечает на риторические вопросы.
– А потому, друг ситный, что я везучий. Пули мимо пролетают. Я будто заговоренный. Ей-богу, это так… Когда-то давно мне бабка одна напророчила. Говорила: тебя не убьют в сражении, доживешь до старости, правнуков будешь нянчить…
Сводный молчит, долго курит, внимательно наблюдая за тем, как превращается на его сигарете в бледном свете фонарей в серо-черный пепел табачная крошка, потом говорит, с дикой силой, как подлого предателя размазывая окурок на бетонном полу:
– Я уже давно ничего не боюсь! Семи смертям не бывать, одной не миновать! Хотите, могу один пойти наверх, без провожатых? Если что, снизу подстрахуете! Но выход я найду!
Пятнадцать человек замерли на месте. Они словно дублируют позу Митина, остановившегося у развилки коллектора, – правая рука на прикладе автомата (почти у всех – банальный «АКМ»), в левой – фонарь. Узкие полосы света, разрезая подземную тьму, тонкими линиями расчерчивают мрачное подземелье.
– Иди.
Митин не может приказывать Сводному. В конце концов, они – добровольцы. Пошли умирать по зову души. И остались живы только благодаря воле божьей. Трудно представить, что ждет теперь майора наверху…
– Спасибо, брат! – с чувством говорит Сводный, поднимаясь с холодного грязного пола. – Туда нельзя, но я пойду. Ждите минут десять. Если не вернусь…
Он торопливо неумело крестится и исчезает в правом коротком коридоре, настолько низком, что там приходится идти согнувшись, как под обстрелом. Где-то впереди, буквально в двух шагах, расположен выход. Митин может даже не тренировать воображение. И так понятно, как выглядит спасительный лаз – узкая металлическая лестница метров в пять длиной, канализационный люк, за которым открывается путь к смерти или к долгожданной свободе.
Проходит полчаса. Сводного по-прежнему нет. Бойцы сидят на полу, курят, тихо переговариваются. Кто-то наконец спрашивает, повернувшись к одному из лейтенантов ВВС:
– Ну где же ваш командир?! Такая смелость нам сейчас на хер не нужна!
Лейтенант молчит, давясь дымом. Со Сводным они знакомы всего двое суток. Кто знает, что это за человек? На провокатора, правда, не похож. Впрочем, теперь может быть все, что угодно…
Митин тоже понимает, что пора определяться. Сидеть здесь можно до бесконечности.
– Попробуем выползти наверх. Если Сводный нас сдал, то далеко все равно не уйдем. Если нет, есть шансы. Через ОМОН или обычный пост прорвемся. Лишь бы не было спецов.
Вставая с пола, он легко бросает на левое плечо автомат:
– Ходу, мужики! Ждать бессмысленно. Он не вернется.
Молча, неторопливо, отряд продолжает дальнейшее движение по сырой бетонированной поверхности. Это не настоящая клоака; сток грязных вод проходит ярусом ниже – оттуда несет едким запахом нечистот. Временами впору полностью зажать нос и не дышать. Даже закаленным воинам, привыкшим к любым условиям, приходится иногда сдерживать накатывающие приступы тошноты.
Митин не ошибся: через сорок метров узкий и низкий правый подземный ход упирается в преграду. Дальше двигаться нельзя, впереди – тупик. Шероховатые неровные стены, ржавая металлическая лестница из арматуры в десяток ступеней. Наверху – чугунный блин канализационного люка. Он слегка приоткрыт, вниз падает узкий луч дневного света, освещая ворох промасленной ветоши. Очевидно одно – Сводный ушел. Вопрос только в том, куда…
– Штабс-капитан, – Митин подзывает сорокалетнего мужика в казачьей форме; он сам себя назвал дореволюционным воинским званием, поскольку давно и последовательно пропагандирует достоинства старинной армии, честь и силу русского офицерства, – сможешь прозондировать обстановку? Только без эксцессов.
«Эксцесс» в данной ситуации означает неадекватную реакцию на силовые акции противника.
Штабс-капитан молча кивает и начинает подниматься по лестнице. Он вообще немногословен. Это для него норма. Зачем впустую сотрясать воздух какими-то фразами? К нему очень подходит строка Владимира Маяковского, которого штабс-капитан, правда, ненавидит как адепта «красного колеса»: «Ваше слово, товарищ "маузер"!»
Штабс-капитан осторожно отодвигает край чугунного блина, высовывает голову на несколько сантиметров, оглядывается.
Место не ахти какое: колодец находится на пересечении большой длинной улицы с узким коротким переулком. В обе стороны по улице идет интенсивное движение, на тротуарах снуют пешеходы. Но самое неприятное открытие штабс-капитан делает, уже собираясь возвращаться назад: на противоположном краю перекрестка, чуть прикрытый желтыми листьями тополей, стоит бронетранспортер. Около него курят несколько солдат в камуфляже. Вот так!