– Нет, – буркнул Сивый, поднимаясь на ноги. – Я сам…
Подошел к пленникам, сел напротив, окатил полуночников мрачным взглядом, и тех отчего-то зазнобило.
– Я – Безрод. Спрашивай, рюг. Знаю, хочешь.
Старший дружины, тот самый, пятый, устало вздохнул. Со вчерашнего дня голова гудела, будто пивной котел, а присел рядом этот шрамолицый – и перестало, словно вымерзло все к такой-то матери.
– Что вчера было?
Безрод какое-то время молчал, глядя на пленников из-под сомкнутых бровей, наконец бросил:
– Вы нужны мне.
– Для чего? – Рюг еле заметно поморщился. – Мы побеждены, сами видим, но что у тебя к нам лично? Ты мстишь? На нас много крови, но за что теперь льется наша?
– Не то. Мне нужны трое сильных бойцов.
– Да. – Полуночник усмехнулся, пожав плечами. – Со вчерашнего дня мы стали значительно сильнее! Укрепим любую дружину!
– Души не хватит, – буркнул Сивый. – А я добавлю.
Оттнир замолчал, устало прикрыв глаза.
– Мы умрем?
– Да.
– Быстро?
– Без мучений.
Все трое, переглянувшись, мрачно кивнули…
– Я – Боллунд. – Предводитель маленькой дружины слабо ткнул себя в грудь. Его постоянно тошнило и тянуло рвать, и лишь настои ворожца временно облегчали страдания пленника. Стюжень положил рюга на волчью шкуру в середине старого святилища, погладил по голове, и полуночнику полегчало. Задышал глубоко и умиротворенно, даже улыбнулся.
Сивый кивнул. Боллунд.
Ворожец положил меч Брюнсдюра под руку оттниру, и тот сжал на рукояти пальцы, ровно тонул, а милосердные боги послали спасительную соломинку.
– Это клинок Брюнсдюра. – Верховный сотворил над рюгом обережное знамение и дал тому хлебнуть из укупорки. – Душа твоя отлетит легко-легко, и в тело войдет дух великого ангенна. Враг силен, а и мы не слабже!
– Начинается битва со вселенским злом? – Оттнир вдруг потерялся, неузнающе огляделся, засобирался встать, но ворожец не дал. – Ёддёр уже трубил всеобщий сбор? Тнир оседлал Ямадара? Мы выступаем?
– Ты не опоздал, Боллунд. Битва не начнется без вас троих.
– Не опоздал, не опоздал… – с блаженной улыбкой прошептал рюг и крикнул из последних сил: – Тнир, я с тобой!
Безрод смотрел на действо молча. Кусал ус и поджимал губы. Рядом с Боллундом легли остальные рюги, и скоро в старом святилище наступила тишина, каковая жутко смотрелась при двух неподвижно сидящих людях.
– Ты хочешь на это смотреть? – спросил наконец верховный.
– Да.
– Стоял бы на твоем месте кто другой, погнал прочь взашей. А ты оставайся. Сам не знаю, чего ждать.
Безрод кивнул.
Сивый даже пальцем не шевельнул, только глаза прищурил, когда налетел ветер, захлопал подолом рубахи, разметал волосы, поднял в воздух труху. Отчего-то враз потемнело, и ладно бы оказалось дело в грозовых тучах – словно кто-то набросил на белый день темный полог. Небо ясное, солнце светит, только все это где-то там, за пологом.
Верховный стоял подле недвижимых тел, задрав голову кверху, и бормотал заклятие. Что именно – Безрод не слышал, ветер носил слова. Потом туман упал, будто и впрямь захолодало над старым святилищем. Старик вдруг присел, что-то разогнало клочковатый туман понизу, точно кто-то взбил воздух, и Стюжень помог встать кому-то из рюгов. А что было? Громы?.. Молнии?.. А ничего не было. Туман упал, да ветер полетал. Безрод усмехнулся, пожал плечами, прикусил ус.
– Здорово, отец! – громыхнуло из тумана, и кто-то подозрительно всхлипнул.
Сивый встал с повалки, не оглядываясь, ушел на берег и долго бродил туда-сюда. Пусть наговорятся, через девять дней оба – Залевец и рюг Фартур – перестанут быть на белом свете, и в помянутые девять дней должно произойти многое. О чем могут говорить отец с сыном? А каково это: смотреть в лицо чужого человека и в глазах угадывать живой дух сына? Как будто недавно это было, Отвада пристально вглядывается, ищет собственную кровь.
Сложная штука жизнь, и как ни крути просто не выходит…
Стюжень казался огорошенным, слушал вполуха, глядел вполглаза. Сидели с Безродом в святилище у огня; Залевец, Брюнсдюр и Расшибец говорили о чем-то на берегу. Если бояны знали друг друга понаслышке, вернее, сын Отвады слышал о Залевце, Брюнсдюру все вышло непривычно.
– Знакомятся. – Сивый кивнул на троицу. – Все им новое.
– Будто заново родились. – Ворожец не отрывал глаз от Фартура. – Хуже всех Брюнсдюру. И хотел бы заартачиться, а не сможет.
– Он не станет. Боец до самых печенок, и задача не из легких. Затравится.
– Дадут боги, окажешься прав.
– Старик, слушай меня внимательно. – Безрод устало потер лицо. – Нас будет четверо, но мне достанется больше остальных.
– Удивил!
– В этот раз подземного жара не будет.
Стюжень будто не услышал, все смотрел на берег, глаз не отводил, и в уголках подозрительно блестело.
– Нужна печь, вроде кузнечной, с поддувалом. Чем горячее станет воздух, тем лучше.
– Сваришься!
– Не замерзнуть бы.
– Тебя заморозишь! – Старик делано плюнул. – Вон, двое пытались, и где теперь оба?
Безрод помолчал.
– Они успокоились?
– Да. – Ворожец уверенно кивнул. – Если твоя погребла их по воинскому обряду, даже недостающая вещь не сможет им помешать войти в небесную дружину. Вещь просто исчезнет у того, кто ее взял.
– Не знаю, сколько дней стану блуждать по кромке, но у печи кто-то должен быть всегда. Не ослабляйте огонь.
– Времени в обрез. Печь еще сложить нужно, дрова необходимо заготовить. Да не просто дрова – исполинская должна быть дровница, сколько дней тебя будет мотать по безвременью…
– Я знаю, где все это есть, – усмехнулся Безрод. – И кузнечная печь и дровница.
Стюжень только на короткое время отлучился в терем, сказаться Отваде и утрясти дело с ладьей. Пойдут на Улльге без дружины, кормщиком – Гюст, станет ждать наутро там, откуда в недавнюю войну увели десять граппров и усеяли весь берег мертвыми телами. Идти недолго, и нужды в гребцах нет, паруса хватит. До самого утра просидели у костра, разговаривая: Стюжень – с Залевцом, Сивый – с Брюнсдюром, Отвада – с Расшибцом. Князь не усидел в тереме, вышел к старому святилищу, привез маленького сына. Сгреб в охапку Безрода и долго не отпускал.
– Вернулся, дурень Сивый! На-ка вот, подержи, если не боишься! Без обиняков – твоя работа!
Усмехнулся. Осторожно взял малыша, и едва Отвадович перешел в другие руки, немедленно намочил Сивому рубаху. Безрод скривился и недоуменно глянул сначала на верховного, потом на князя, а засмеялись все вместе. Брюнсдюр гремел так, что мальчишка, было уснувший, открыл глазенки.