– Ты про что?!
– А ты про что?
Медленно пожевала губу и буркнула:
– Ну это… я вчера малость перебрала… а стена совсем даже ровная… я и перепрыгнуть могла…
Все четверо, не сговариваясь, разразились таким гоготом, что с крыши снялись птицы, лишь курлыканье влетело в палату через окна и смешалось со смехом людей. Смех – наружу, птичий клекот – внутрь. И только Верна молчала, словно истукан.
– Боги тебе судьи, – даже в слезы бросило. – Я про другое. Дел вы натворили у обоза… мало не покажется!
– Кому не покажется?
– Да всем! – Вои переглянулись. Больно медленно девка соображает. Бочку высосала, что ли? – Обоз прошли, ровно нож сквозь масло! На что мои парни злы и голодны до крови, твои девятеро даже их заставили раскрыть рот. Кто такие?
Кто такие? А Злобог их знает! До вчерашнего дня не виделись. Ну сидели за одним столом, ну рубились рядом… А про сон рассказывать?
– Не знаю. Впервые увидела в крепости. Как зовут, знаю, да и все, пожалуй.
– Тогда удивительно. – Залом огладил бороду. – Люди не одну битву вместе проходят, чтобы рубиться так слаженно. Бочку пота сольешь и бочку крови потеряешь, пока споешься. Твои же девятеро…
– Да почему мои?
– Потому что с этого дня ты десятник. Сама – десятая. Поняла, к чему веду?
Только рот раскрыла. Ну и дела! Десятник! Ишь ты!..
– Чего уж не понять. Не весь умишко еще пропила.
– Тогда ступай к своим. Отныне вас десять.
Развернулась и вышла, чуть в ногах не запуталась. А чего путаться – «раз-два, раз-два»…
На третий день парни копытами забили, подавай им братцев-князей, и все тут. Роптали, понятное дело, в тряпочку, больше для того, чтобы выкричаться. Понимали: у Залома зубище на братьев побольше, чем у них, и если тот сидит в горной твердыне тихо-смирно, им тоже не пристало голову поднимать.
Когда вернулась из дождевой палаты, нашла каждого из девятки и донесла решение Залома. На первом, Балестре, говорила еле слышно, себе в нос, на девятом, Крюке, отчеканила громко, внятно, ровно песню спела. «Залом вас в десяток собрал, меня десятником поставил. Не сама просилась – назначили». Серый Медведь даже бровью не повел, просто кивнул как ни в чем не бывало. Нашла здоровяка у дружинной палаты, тот сидел на завалинке и стругал огромным ножом яблоко. Молча протянул дольку, встал и ушел внутрь. Гогон Холодный равнодушно пожал плечами, Балестр даже не повернулся – нашла его за правкой клинка, Окунь выслушал молча, Змеелов даже не снял с лица платок – лежал на камне, отдыхал, прикрывшись от солнца. То же с остальными, чудные какие-то.
А когда от людского нетерпения готов был расплавиться камень, будто пчелиный воск на солнце, Залом кликнул сотников. Те совещались до самых сумерек – парни тенями бродили по крепости, поглядывая в сторону дождевой палаты, – и в самом вечеру по твердыне разнеслась добрая весть:
– Через два дня выступаем!
Так просыпаешься от непонятной тревоги, если спишь на теплой земле, и та вдруг начинает дрожать – стадо диких быков трясет земную твердь, ровно подступает землетрясение. Тихо было в Последней Надежде, и в мгновение ока все изменилось. Полторы тысячи воев сломя голову ринулись готовиться. Верна спала, но проснулась мгновенно – все кругом наполнилось неясным гулом.
– Что такое? – осоловело таращилась по сторонам и ничего не могла понять. Суетятся, носятся как угорелые, оружием забряцали.
– Через два дня выходим! – носилось по крепости, и возвращенцы радовались, точно дитя, получившее новую игрушку.
– Выходим, – повторила Верна, зевая.
С чьей-то легкой руки парни повадились дремать на открытом воздухе. Стоило одному лежебоке прикорнуть на крыше дружинной палаты, остальные подхватили, будто зараза распространилась. Знай себе стели на камне потолще, бросай платок на глаза, чтобы солнце не слепило, и сил набирайся. На крышах, площадях, лестницах, тут и там всегда спали заломовцы. Иные даже ночью не прятались под крышу. Кто-то из умельцев смастерил диковинную штуку – сложил вчетверо теплое одеяло из ячьей шерсти, прошил по двум сторонам да и залез внутрь, точно в мешок. Над крепостью по ночам всегда носился храп, словно печной дымок, ровный и густой.
После заката Черный Коготь нашел Верну на крыше почивальни и, коротко кивнув, поманил за собой.
– Выступаем через два дня, знаю.
– Ну это все знают. – Сотник, улыбнувшись, покачал головой. В последней схватке у обоза шальным ударом ему снесло пол-уса. Неглубоко – на детский ноготок распороло щеку, и, разговаривая, Коготь кривился. Речь выходила пока нескладной, но больше, чем рана, возвращенца опечалила потеря уса. Рука сама тянулась подкрутить левое полукольцо и находила только пустое место. Так и прозвали в крепости – Полоусый. – Думка есть, как раз на вас десятерых.
– Думка?
– Дело опасное, но…
– Согласны!
Черный Коготь подозрительно уставился на своего новоявленного десятника и прищурился. Девка, будто не от мира сего, приметил это еще в первую встречу. Пусть сколько угодно твердит, что стоит за правое дело, такое рьяное стремление к смерти от бывалого вояки не скрыть. Так же истово гляделись кругом галерные рабы на веслах, кому обрыдла тяжелая рабская жизнь. Под плетьми надсмотрщиков только распрямлялись плечи… чтобы поникнуть и безвольно распластаться на трюмных досках. Гляди-ка, только услышала «опасность», глазки заблистали, точно самоцветы! Дров не наломала бы. Хотя, остальные девятеро… подле них девять раз остынешь от глупостей.
Проследовали вовсе не в дождевую палату – куда-то дальше и вошли в крошечную почивальню, пять шагов на пять, увешанную шкурами и заставленную основательной утварью. Как же сюда втащили этот громадный, тяжеленный стол? Разве что прямо тут сколачивали… Ножки всех предметов – скамьи, ложницы, стола – походили на бревна.
Залом опирался о стол и вдумчиво таращился на какой-то рисунок. Верна подошла ближе. Такими горбылечками обычно рисуют горы. Те черточки, бегущие рядом, – дорога, стрелками обозначены тропы.
– Выступаем через два дня… – начал было Залом.
– Куда?
– На кудыкину гору! – усмехнулся, переглянувшись с Черным Когтем. – Ударим в три места разом!
– Не надорваться бы. – Верна в сомнении скривилась.
– Живы станем – не помрем! Триста человек уйдут сюда, – пальцем толстенным, ровно древесный сук, Залом ткнул в место на карте, где неведомый живописец изобразил городишко: теремные купола, один в середке, два по краям. – Это Перезнойка.
– И что там? Золото? Серебро?
– Ничего, – усмехнулся истинный князь. – Просто застава у реки.
– Как ничего? – Верна развела руками. – Хоть что-то там должно быть!
– Там войско. Пятьсот душ.